Виктор Поротников - Игорь Святославич

— Твой Ольстин соврет, недорого возьмет, — сердито проговорил Святослав. — Небось удрал из сечи как заяц, а теперь про подвиги свои языком чешет. Будто я не знаю, какой из него воин! Такой же, как из тебя!

Ярослав обиделся:

— То, что я с Игорем не пошел, о моем благоразумии говорит, а не о трусости. Вспомни, брат, в битве у Орели-реки мои полки рядом с твоими стояли и не побежали, хотя половцев против нас было видимо-невидимо!

— Потому и не побежали, что некуда было, — усмехнулся Святослав, — сбоку болото, а за спиной река.

— Не доверяешь, стало быть, мне.

— Не доверяю. — Святослав повысил голос. — Ибо лжешь мне в глаза и не краснеешь. Сидя в Чернигове, ты должен спину мне прикрывать, а ты яму роешь. Почто не упредил меня о затее Игоревой? Почто сам не вразумил его? Впрочем, от тебя разумного слова вовек не дождешься! Я не удивлюсь, коль выяснится, что Игорь не только с твоего ведома к Лукоморью отправился, но и по-твоему повелению.

Ярослав заерзал на стуле.

— Тебе бы только оболгать меня! Оболгать и унизить! Дал же Господь брата!

— Ольстин когда к тебе вернулся с плохими вестями, в конце мая? — спросил Святослав, пристально глядя на Ярослава. — Я с войском тогда в Смоленске был, но ты не упредил меня. Мне обо всем случившемся верные люди поведали уже в Любече, три недели спустя. Ни ты, ни Ольстин не посылали своих людей в Путивль иль в Новгород-Северский, чтобы разузнать, может, и спасся кто-то из войска Игорева. Не один Ольстин такой счастливчик.

А ты, брат мой, не навестил жену Игоря и сыновей его, не утешил их. Не пригласил в гости жену Всеволода и мать Святослава Ольговича потому, что вместе с Игорем затевал это дело и часть вины за случившееся на тебе лежит.

— Не было у меня сговора с Игорем, — вскричал Ярослав. — Богом клянусь, не было!

— Замолчь! — Святослав грохнул по столу кулаком. — Ты Игорю ковуев дал во главе с Ольстином и сам в поход собирался, да перетрусил в последний момент. Теперь храбрецы лежат в чужой земле либо в колодках рабских прозябают, а ты, как Иуда, отрекаешься от них, будто не пил ты с ними заздравные чаши.

В покой, наклонив голову в низких дверях, без стука вошла статная женщина в длинном белом платье из блестящей византийской бебряни, расцвеченном голубыми цветами. Это была супруга Святослава Радомея, дочь полоцкого князя Василька Святославича.

— Поберег бы себя, свет мой, — тихим, грудным голосом промолвила княгиня, подходя к мужу. — Ты уже не в тех летах, чтобы так горячиться. Да и слова для твоего брата как об стенку горох. — Радомея с неприязнью взглянула на Ярослава.

— Ярослав нарочно спровадил Игоря в поход к Лукоморью, ибо мешал он ему, — добавила княгиня. — О том многие говорят в Чернигове.

Ярослав побледнел, вскочил.

— Что ты молвишь такое, княгиня?! — забормотал он. — Игорь сам себе долю выбрал. Его это был замысел, а не мой!

— Кто это подтвердит, брат, — заметил Святослав, — ведь никто из Игорева войска не спасся.

— Ольстин спасся. Он подтвердит!

— Ольстин прихвостень твой, — возразил Святослав, — ему веры нет.

— Гонец у меня был из Путивля, сказывал, дружинник Игорев по имени Вышеслав в Путивле объявился и с ним еще один воин, — торопливо заговорил Ярослав. — Вышеслав этот был дружен с Игорем, все тайны его знал. Он подтвердит мою правоту.

— Зачем приезжал гонец из Путивля? — спросил Святослав.

— Помощи просил против поганых, коль нагрянут.

— Ну, а ты что?

— Обещал пособить. Но пока тихо.

— Гляди, Ярослав, коль проведаю, что через твое коварство сгинуло войско Игорево, не быть тебе черниговским князем, — пригрозил Святослав. — Завтра же гонца отправь за этим Вышеславом. Я сам с ним потолкую.

— Не верь Ярославу, свет мой, — вставила Радомея. — Лучше своего человека пошли в Путивль, эдак надежнее будет.

Святослав встал из-за стола и нежно приобнял супругу за плечи.

— Может, тебя в Чернигове посадить, лада моя? — с ласковой улыбкой проговорил он. — Тогда бы я спал спокойно. Ох и времена настали, никому верить нельзя! — ворчливо добавил Святослав.

Оставшись один, Ярослав какое-то время нервно ходил по светлице от окна в глубокой нише стены до двери и обратно. Он чувствовал себя загнанным зверем, которого обложили охотники со всех сторон. Бояре черниговские давно зуб точат, не любо им, что князь у них такой невоинственный. Охотнее приняли бы к себе Игоря. Теперь, когда Игорь сгинул в степях, мужи черниговские ужо нашепчут Святославу гадостей, а тот охотно поверит всему, ибо сам обвиняет брата своего в Иудином грехе.

Один верный человек у Ярослава — Ольстин. А вдруг и он что-то замышляет?

От такой мысли Ярославу совсем поплохело. Надо немедленно повидаться с Ольстином, решил он, допытаться, всю ли правду он ему сказал о битве на Каяле-реке. Но кого послать за Ольстином? Дворец полон людей Святослава, которому мигом донесут, что брат его встречался с Ольстином на ночь глядя.

«Принесла нелегкая Святослава, — злился Ярослав, — плыл бы из Любеча в свой Киев! Сам приперся и жену привез со всей челядью и дружиной! Теперь я как затворник в собственном дворце! И впрямь, никому верить нельзя».

Погоревав в одиночестве, Ярослав отправился в опочивальню, успокоив себя тем, что утром Ольстин придет к нему сам.

В опочивальне Ярослава дожидались две юные наложницы, дочери местного торговца медом и воском, который таким образом пытался подружиться с черниговским князем.

Девушки были еще совсем юны. Старшей было шестнадцать лет, младшей — четырнадцать. Однако за те три месяца, что они провели во дворце, а вернее, в ложнице князя, ими были усвоены все формы бесстыдства. Проказницы уже знали, что особенно нравится Ярославу, поэтому и на сей раз встретили своего господина совершенно нагими, распустив длинные волосы по плечам.

Старшая, развалившись на ложе, бесстыдно развела в стороны полные бедра и поглаживала розовыми пальчиками свои гениталии, украшенные небольшим мыском рыжеватых вьющихся волос. Ярослав прозвал старшую Рыжей. Младшая принялась раздевать князя, усадив его так, чтобы он видел телодвижения ее сестры.

Толстые восковые свечи, горевшие в трех неглубоких нишах примыкающей к ложу стены, ровным ярким светом озаряли постель и лежащую на ней девушку.

Ритуал совокупления Ярослава с юными наложницами мог претерпевать некоторые изменения в середине или в конце этого действа, но только не в начале. В свои сорок шесть лет Ярослав уже не мог возгореться желанием от одного взгляда на нагое женское тело, не всегда нужный результат возникал и от прикосновений к женским прелестям. Зато если женщина начинала возбуждать себя сама, это странным образом заводило и Ярослава. И тем более раздразнивал Ярослава ни с чем не сравнимый запах женских гениталий, сочащихся соком желания.