Михаил Казовский - Топот бронзового коня

Путешествие Фотия и Евфимии длилось несколько месяцев. Иоанн из Пентаполиса (сын императрицы и Гекебола) принял их не слишком радушно, разрешил пожить в гостевом домике, но особой заботой не окружил и давал понять, что присутствие их, сбежавших от его матери, не приветствует. Разумеется, он боялся мстительной и коварной василисы. И когда супружеская чета отбыла из имения, лишь вздохнул с облегчением.

На торговом парусном судне добрались вверх по Нилу до провинции Фиваида, а затем на верблюдах - до Антикополя. Городок был невзрачный и грязный, сточные канавы не чистились и смердели, по дорогам бегали бродячие псы и пугали всех, а торговые ряды на центральной площади поражали скудостью товаров. Поселились на гостином дворе и отправились в единственный монастырь - Святого Фомы, где спросили пресвитера Петра (бывшего Иоанна Каппадокийца). Тот пришёл похудевший, с бритой головой и каким-то потухшим взором. Прежний эпарх двора, жизнерадостный и сластолюбивый, въедливый чиновник и любитель покушать, сгинул в небытие. Перед ними стояла бледная его тень - в чёрном балахоне, подпоясанном пеньковой верёвкой, с дряблыми щеками и согбенной спиной. Лишь губа оттопыривалась по-прежнему.

- Фима? - удивился отец, но не очень сильно, и особой радости в голосе вроде не было. - Фотий? Вы какими судьбами тут?

Дочка в двух словах рассказала. Зять продолжил:

- Мы приехали увезти вас отсюда. Вместе поселиться где-нибудь на Кипре и остаток дней провести счастливым семейством.

Иоанн ответил безрадостно:

- Это невозможно, дети мои.

- Тятя, отчего? - закипела дочка. - Мы устроим так, что тебя не хватятся сразу, а потом уже не догонят.

- Дело не в погоне. Я и сам не хочу никуда бежать.

- Почему не хочешь?

Он взглянул на неё печально:

- Жизненной потребности нет. Что-то надломилось во мне. И погас огонь. Раньше всё о чём-то мечтал и к чему-то стремился, а внутри бурлило и пенилось. А теперь - покой, тишина, безветрие. И одно желание - время посвятить молитвам Всевышнему.

Как ни уговаривал Фотий тестя, как наследница ни сердилась, ни плакала, убедить родителя не смогли. Только попросили:

- Ну, подумай, подумай ещё немного. Мы пробудем здесь двое суток. Послезавтра заглянем, чтобы выслушать твоё окончательное решение.

Но в урочный день появиться в монастыре не смогли: на второе утро их пребывания в Антикополе молодая жена, подойдя к окну той каморки, что они снимали, увидала внизу нескольких гвардейцев, задававших вопрос хозяину постоялого двора: где живёт супружеская пара, прикатившая намедни из Пентаполиса? Понимая, что это за ними (вероятно, служители монастыря, выполнявшие надзор за опальным эпархом, сообщили архонту), Фотий и Евфимия по чердачной лестнице вылезли на крышу, перебрались на карниз соседнего здания и по водосточной трубе спустились в смежную улочку. Начали петлять меж домами, спрятались в каком-то саду, переждали до вечера, но, когда выходили, напоролись на патрульный разъезд. Попытались скрыться в том же саду, не успели, Евфимия упала, подвернула ногу, Фотий потащил её на себе и не слушал криков гвардейцев: «Стой! Стрелять будем!» Просвистели пущенные стрелы, и одна из них угодила женщине в спину, прямо в позвоночник, парализовав дочку Иоанна. Муж пытался её спасти, но безрезультатно - у него на руках она испустила дух.

Фотия схватили, повязали по рукам и ногам, бросили в тюрьму. Вскоре в присутствии самого архонта состоялись допросы. Узник рассказал без утайки - кто он, что он, для чего приехал и какие имел дальнейшие планы. После чистосердечного признания отношение к Фотию сделалось получше (все-таки приёмный сын самого Велисария), и ему позволили проводить в последний путь убиенную супругу. Там, на кладбище, был и Каппадокиец. Он рыдал навзрыд на плече у Фотия, бесконечное число раз повторяя: «Ах, зачем, зачем вы сюда приехали? Всё из-за меня! Я несу людям только горе!»

После похорон архонт объявил задержанному свою волю: пленника этапируют в Александрию и сдадут тамошним властям, чтобы беглеца возвратили в Константинополь. Так бы оно и вышло, если бы не счастливый случай. На подходе к Александрии он заметил, что верёвка, которой ему связывали руки, ослабла. Постепенно освободив кисти, оглушил охранника; соблюдя предосторожности, выбрался из трюма и прополз по палубе до борта судна. Здесь его заметили, подняли тревогу, но уже было поздно: арестант прыгнул в реку и поплыл к противоположному берегу. В темноте отыскать пловца было невозможно.

Оказавшись на суше, Фотий возблагодарил небо за своё чудесное избавление и, боясь погони, устремился к востоку от Александрии, в сторону провинции Августамника. На вторые сутки убедился, что свободен бесповоротно. Целую неделю добирался пешком до старинного города Газа в Палестине, а затем, свернув на северо-восток, оказался в Иерусалиме. Здесь наследник Антонины попросился переночевать в монастырь Иоанна Предтечи, где потом и прижился, вскоре принял постриг и тем самым избежал преследований светских властей.

Светские власти вроде бы действительно забыли о нём. И забвение это длилось целых двадцать лет, за которые Фотий сделался игуменом своего монастыря. Прочили ему и пост патриарха Иерусалимской церкви, но судьба распорядилась иначе.

Государыню пользовали лучшие врачи, вызванные монархом, кроме Константинополя, из Александрии, Смирны и Фессалоники. Левую грудь, поражённую раковой опухолью, удалили, и как будто бы василиса пошла на поправку, стала лучше есть и спать, начала больше двигаться. А спустя полгода обнаружили затвердение в правой груди. И её пришлось также удалить. Но процесс угасания организма шёл по нарастающей. Феодора худела, сохла, у неё от принимаемых снадобий выпали все волосы и шатались зубы. Страшные пророчества, о которых она узнала, постоянно раскладывая карты, продолжали сбываться.

А с двадцатых чисел июня 548 года положение больной сделалось критическим. Патриарх Мина её исповедал и причастил. Перед смертью она захотела увидеться с императором.

Он явился взволнованный, бледный, не скрывающий своего отчаяния и одетый вовсе по-домашнему, без парада. Опустился в кресло, установленное неподалёку от ложа, и с каким-то ужасом уставился в лицо умирающей - пепельно-серое, безжизненное, с черным зловещим зубом и глазами не цвета морской волны, а гнилого болота. Тихо произнёс:

- Здравствуй, Фео.

Та ответила, слабо улыбнувшись:

- Да какое уж тут здоровье, Петра. Видишь, превратилась во что… Это за мои прегрешения.

- Ах, не наговаривай на себя! - слишком пафосно воскликнул супруг. - Ты жила, как святая, и тебя канонизируют.

Женщина нахмурилась:

- Перестань, не криви душой… Ты же знаешь лучше, чем остальные… Я жила, как могла и умела… Тут уж ничего не исправить… У меня к тебе две заветные просьбы перед смертью.