Фаина Гримберг - Клеопатра

И он вспомнил. И воскликнул:

— Нет, нет! Помнишь, как ты играла с ним в мяч?..

Антил оказался светловолосым — в мать! — мальчиком с грустными глазами. Десятилетний сын знатного римлянина уже одет был в тогу и ступал медленно, будто боялся запутаться в долгом одеянии. И всё-таки недаром она была матерью! Может, она не умела быть строгой хозяйкой семьи, пастушкой своих быков и телят, но она была хорошей матерью! Она поняла, что он и вправду побаивается, боится споткнуться. Она быстро шагнула к нему и крепко обняла. Это было искренно...

Итак, союз! Антоний написал письмо Цезарю, в котором объявлял свой брак с Октавией расторгнутым! Он писал также, что намерен оставить за собой Азию... «а Рим, Италию, Галлию, Испанию, Альбион оставляю я тебе! И с царицей Египта я живу и буду жить, потому что она — моя жена, и уже не первый год! И ты вспомни, как ты оставил Скрибонию ради женитьбы на Ливии! Я не хочу ссориться с тобой. Ведь это глупо и смешно, когда выступают как политические противники люди, некогда осушавшие чарку за чаркой, плечом к плечу, на одном ложе у пиршественного стола!..»

Но Клеопатра думала, что ведь это вовсе и не глупо и не смешно!..

В Александрии Марк Антоний вновь сумел подружиться с Ирас, вновь она сделалась его девочкой-братом. А Хармиана теперь относилась к нему особенно тепло, потому что — вот смешная мелочь, но какая важная оказалась для Хармианы, для этой энигматической Хармианы! — Антоний отпустил усы. Кисточка коричневых усов топорщилась под его носом. И Хармиана говорила, что с этими усами он похож на армянина.

— Нет, — возражала Ирас, поддразнивая и Хармиану и Антония, — нет, он вовсе не похож на армянина! Он похож на римлянина, отпустившего армянские усы, потому что в Риме всё ещё продолжается период временного беспорядка, временного безвременья, и потому и возможно римлянину быть экстравагантным!

Маргарита хотела было сказать, что Антоний теперь не римлянин, Антоний теперь александриец, но поняла, что ведь подобное определение было бы неправдой, и ничего не сказала.

Она готовилась к свадьбе. Ведь это будет её настоящая свадьба. О двух предыдущих она не хотела вспоминать. Но вспоминалась невольно давняя свадьба Вероники и Деметрия. Она хотела, чтобы праздновал весь город, но она знала, что денег нет! И она сказала Максиму почти жалобно:

— Сделай хоть что-нибудь! Совсем скромный театральный фестиваль и совсем скромное угощение на площадях!..

Он усмехнулся с этим обычным своим подразумеваемым пожатием плечей. Скромный театральный фестиваль и скромное угощение на площадях порадовали александрийцев. Впрочем, александрийцы восприняли эту свадьбу как очередную эскападу царицы, но им, в сущности, нравилось, когда она была именно женщиной, матерью своих детей, любовницей своего любовника... И что ж, от особняков до порогов бедных лачуг, повсюду женщины Александрии сочувствовали царице! Потому что какая любовница не желает сделаться законной женой! Это ведь так просто и понятно!..

Она хотела, чтобы всё было, как бывает при самом первом бракосочетании. Был составлен и подписан брачный договор:

«Марк Антоний берёт в жёны Клеопатру Филопатру Маргариту. В браке она приносит с собой приданое, собственницей которого остаётся. Марк Антоний обязуется обеспечить ей всё, что положено свободной замужней женщине. Марк Антоний и Клеопатра Филопатра Маргарита не могут привести в дом другую женщину или другого мужчину и не должны допускать несправедливости друг против друга...»

Она хотела, чтобы свадьба была греческой. Он согласился. В день заключения брака она совершила омовение, её нагое тело поливали из высокого лутрофора — особого невестина кувшина. Молодого мужа вели к молодой жене под звуки флейт и пение старинных свадебных песен:

— Выше потолок подымайте, плотники!

О Гименей! О Гименей!

Входит жених, подобный Арею,

Выше самых высоких мужей!..

Маргарита ожидала в брачном покое, накрытая с головой невестиным покрывалом — калиптрой. Она прошептала ему, что и вправду чувствует себя невестой, впервые вступающей в брак. И он в ответ наговорил ей, жарко нашептал много сладких слов о том, как сияют её изумрудные глаза и какая самозабвенная у неё улыбка...

Вскоре подоспел праздник кувшинов, дни, когда вино разливают из бочек по кувшинам и при этом пьют взапуски. Римлянин с большой охотой принял участие в этом шумном распитии. Он напивался допьяна и клялся молодой жене, что любит её, очень любит. Она махала на него обеими руками и смеялась. Она говорила Хармиане тоном простой греческой горожанки:

— Знаю, за кого замуж вышла!..

И совсем скоро Маргарита, опять же, как простая греческая жена, сделалась беременна. Впервые она должна была родить ребёнка в настоящем браке, и в некотором смысле этот ребёнок должен был стать её первенцем! Он получил тронное имя Птолемей Филадельф, потому что его мать не оставляла своих настойчивых мыслей о том, чтобы вырастить новых Лагидов, Лагидов, любящих друг друга по-братски, по-сестрински! Прозвание этого её сына и должно было означать его любовь к братьям и сестре — Филадельф!.. Мать дала ему домашнее имя Трифулон — «клевер» — на правой ягодичке младенца ясно видно было коричневатое пятнышко, несколько напоминающее трилистник клевера. Но четырёхлетняя Тула, уже начавшая овладевать греческой грамотой под руководством Ирас, придумала младшему брату другое имя — Ифис.

— Я думала, — объясняла девочка, по обыкновению застенчиво улыбаясь, — я думала, что это будет сестрёнка, моя младшая сестрёнка, но это оказался брат, поэтому — Ифис!..

В Александрии все знали удивительную легенду о девочке, которую мать, исступлённо жаждавшая рождения сына, стала воспитывать как мальчика. Ифис выросла, и все принимали её за прекрасного юношу. Красавица Янта влюбилась в Ифиса, то есть в Ифис. Тогда девушка Ифис отправилась в храм Исиды и молилась там всю ночь у алтаря богини. А утром произошло чудо! Из храма вышел настоящий юноша Ифис, наделённый всеми мужскими достоинствами и свойствами, и состоялась прекрасная свадьба юноши Ифиса с красавицей Янтой...

Маргарита смеялась, но имя «Ифис» прилепилось к мальчику. Тула нежно полюбила своего самого младшего брата. Маргарита любовалась её нежными жестами, когда девочка водила за ручку маленького Ифиса, едва начавшего ходить. Ифис и Хурмас, два серьёзных увальня, любили строить дворцы из песка, чуть влажного. Обычно Маргарита приказывала сажать детей в песок для того, чтобы их ножки не были кривыми. Но Антос, когда подрос, не любил сидеть в песке, не любила и Тула. А вот Хурмас и Ифис готовы были целыми днями, на солнышке, возводить причудливые, разных оттенков коричневого, постройки. Двенадцатилетний Антос взрослел с каждым своим новым днём! Сопровождаемый Николаем Дамаскином он ездил в Мусейон, оба верхом на хороших лошадях. Маргарита вспоминала себя, юную, жадно читающую. Она боялась, что он найдёт, за что осудить её, свою мать. Но он вырастал и ей всё более казалось, что он совершенно понимает её. Уже он разговаривал с ней внимательно и бережно, как будто он был совсем взрослым юношей, а она — девочкой-ребёнком. Теперь она снова пристрастилась к чтению; ей хотелось, чтобы сыну было о чём говорить с ней. Шестилетняя Тула постепенно сделалась также их верной собеседницей. Её присутствие, её попытки застенчивого участия придавали их беседам особое нежное обаяние. Она умела внимательно и серьёзно слушать, и представлялась матери в эти мгновения такой беззащитной! Маргарита обожала эту девочку, свою единственную дочь, как обожала прежде маленького Антулёса, тогда своего единственного сына... Порою девочка напоминала ей, то лёгким жестом тоненькой руки, то улыбкой быстрой, Веронику...