Фаина Гримберг - Клеопатра

Потом она проснулась внезапно (а возможно ли проснуться не внезапно?) и проснулась от своего вскрика, сдавленного и отчаянного; то есть она ещё во сне пыталась вскрикнуть — и не могла, горло как-то душно сдавило. И смогла закричать, вскрикнуть, только проснувшись... Над ней наклонилось лицо Ирас — мрачные тёмные глаза из-под хмурых больших бровей, почти сраставшихся на переносице... Ирас шевелила губами, просила её, должно быть, не кричать. Губы Ирас были запёкшиеся... И Маргарита глубоко вздохнула, успокаиваясь. Белая рубашка Ирас, разорванная на плече, открывала широкую ссадину... Маргарита подняла руки от себя, потянула Ирас к себе, на ковёр, крепко обняла припавшую рядом, засыпала тихими вопросами... Ирас говорила тоже тихо, сбивчиво... Где Вероника, Деметрий, Арсиноя, Ирас не знала. Покуда Маргарита, усталая после официального приёма в тронной зале, спала, явился Архелай с воинами. Всех рабынь, и Хармиану и Ирас в том числе, увели, и поставили стражников. Ирас втолкнули в какой-то тёмный закут, где невозможно было даже встать, темя ударилось бы о потолок. Она ещё успела увидеть, как Хармиана просила позволения остаться с Маргаритой, но Архелай что-то сказал Хармиане и она покорно, с опущенной головой пошла с другими рабынями... Ирас хотела пить; дождалась, покамест утихли многие шаги, и стала ощупывать ладонями, пальцами стенки. Одна из стенок оказалась едва державшейся деревянной тонкой перегородкой и поддалась, когда Ирас сильно надавила обеими руками. Прячась, таясь, она пробралась на галерею, откуда можно было, пройдя по узкому карнизу, влезть в окно царевниной спальни. И влезая в окно, Ирас порвала рубашку и сильно оцарапалась. Потом сидела тихо, подле спящей Маргариты, ждала её пробуждения...

— Римляне в городе!..

Маргарита поверила, потому что уже давно возможно было подозревать, что римляне войдут в Александрию. Но она не думала, не могла представить себе, чтобы это произошло так внезапно, так быстро!..

— Я пить хочу!.. — Ирас покрутила быстро головой...

— Вода в умывальном кувшине... — Маргарита неохотно разняла руки, обнимавшие Ирас крепко... Ирас побежала в небольшое помещение, примыкавшее к спальному покою, и возвратилась с мокрым ртом.

— Хочешь пить, царица? — Голос был хриплый.

— Не хочу! — Маргарита приподнялась и нетерпеливо тянула к себе Ирас. Они уже снова лежали на ковре, в крепком объятии...

— Говори, говори!.. — громко прошептала Маргарита...

Римляне приплыли на кораблях. Вероника, и Потин, и Теодот знали, что римляне уже плывут! А потом и все в городе уже знали! В портах и на площадях все кричали, что Египет — житница Рима, и потому римляне сейчас захватят Египет! Деметрий говорил Веронике, что всё кончено, что она всё сделала неверно, не так, как следовало бы, и что он тоже виновен... Потин и Теодот исчезли. Родичи Татиды выставили вокруг жилища её и маленьких её сыновей многочисленную охрану, теперь туда было не пройти! И Теодот, и Потин, конечно же, скрывались там!..

— ...я пряталась возле покоев твоей сестры Арсинои, её рабыни на свободе, они толпились на галерее, оттуда можно кое-что увидеть, они много болтали... Я боялась, что они узнают меня!.. Арсиноя тоже заперта, как и ты, царица!..

— Не называй меня так, это смешно! — Маргарита почти воскликнула, почти с горячностью. Ирас приложила указательный палец к губам...

— Не буду!.. — Архелай и Селевк начали было собирать ополчение, но Вероника побежала на балкон, с которого правители должны показываться народу, и стала кричать, срывая голос, что войны не будет! Она кричала очень громко, приложив ладони горстями ко рту, раскрывавшемуся широко в крике; волосы её были растрёпаны, ветер словно бы хватал, схватывал её за волосы, будто пытался тянуть... куда?.. В небо?.. Вероника кричала, что войны не будет, что Александрия должна сдаться на милость возвратившемуся царю Птолемею Авлету, что править будет он, а не римляне, что римские полководцы Авл Габиний и Марк Антоний привезли на боевых кораблях очень боеспособную армию, и потому сопротивление бесполезно, бесполезно! Надо сдаваться, попытки сопротивления приведут лишь к пролитию крови напрасному александрийцев!.. Так она кричала. А наёмные войска сразу не захотели выступить против римлян; их начальники заявляли, что Птолемей — законный царь Египта, и потому выступать против римлян всё равно что выступать против Птолемея Авлета, ведь римляне хотят возвратить ему трон!.. Вероника, Деметрий и их друзья уже не имели возможности бежать!..

— ...Дальше я не знаю... — У Ирас были хорошие зубы сейчас, потому у неё хорошо пахло изо рта, сладковато и будто мятным прохладным отваром...

И вдруг Ирас мгновенно высвободилась с силой резковатой из объятия Маргариты, вскочила и метнулась в покойчик, где помещалась мойня и прочие умывальные принадлежности... Тогда и Маргарита вскочила, но не могла побежать прятаться. Ведь она не рабыня, она не должна бежать, показывать свой страх... Она встала у стены, боком, вперилась в дверь; лицо было такое, как будто ей неловко вот так стоять, и только это испытываемое чувство неловкости и беспокоит её... Хармиана вошла, резко махнув занавесом на двери. Маргарита увидела Хармианину ногу в сандалии, пола хитона обтянула колено, Хармиана вошла, широко шагнув... лицо и глаза Хармианы остались для девочки словно бы в какой-то тени. Потому что, обогнав Хармиану, вошёл первым человек в панцире из железа и крепкой кожи воловьей; застёжки были круглые, в виде львиных голов с колечками золотыми, продетыми в пасти... Она смотрела на этот тёмный, почти чёрный панцирь, посеребрённый, с золотыми застёжками... Нарастало чувство, будто ей знаком этот панцирь, и эта толстая грудь мужская, толстое тело, грудь вместе с панцирем, — это было ей знакомо, она уже видела это когда-то, а теперь знала, что она уже видела это... И лицо этого человека она уже видела прежде, давно, видела его необыкновенно печальные тёмные глаза, почти чёрные, казавшиеся глубокими в этой странной и будто неизбывной печали; и видела его круглые, отвисающие щёки бритые, двойной подбородок, сильно выпуклую нижнюю губу тёмную, большой и будто гнущийся нос, головную повязку круглую, скрывающую волосы... Взгляд её глаз двинулся книзу и оглядел длинные поножи и видневшиеся волосатые икры... Человек поднял руки — на запястьях тоже были волосы — и прыгнул, скругляя вытянутые для обнимания, для готовящегося объятия руки, прыгнул к девочке... Она знала, что она не должна бояться его, почему-то знала, но всё равно вспыхнул вспышкой страх, и отскочила в сторону... Толстые горячие и влажноватые пальцы едва успели коснуться её рук и плечей под платьем... Она крикнула коротко — «A-а!»... Он опустил руки, его глаза сделались ещё более печальными, совершенно глубоко меланхолическими...