Фаина Гримберг - Клеопатра

— Не напоминай!..

— Я хочу быть с тобой! Ты понимаешь, как ты одинока? Что отец сделал с нами! Что он сделал с Египтом, с нашей страной!..

— Ты говоришь так странно!

— А ты? Разве ты не чувствуешь себя настоящей царицей, правительницей Египта?

— Я... Я слишком много думаю о себе... Ты права.

— Будешь ты женщиной, или не будешь, и как ты будешь этой самой женщиной, это на самом деле совсем не самое важное! Мы — Лагиды, мы несём ответственность за эту страну, за наше царство! Здесь наши предки выстроили город, здесь наша золотая Александрия, наш Мусейон, наша Библиотека! Мы должны хранить, сохранить всё это!..

Маргарита почувствовала, как наполняются слезами глаза. Потянулась к сестре, положила руки ей на плечи, проговорила срывающимся голосом:

— Ах ты, пылкое дитя!..

Арсиноя оказалась хорошо осведомлена о долгах Птолемея Риму:

— Отец продал страну.

— Что нам делать? — спрашивала Маргарита. — Мы с тобой не имеем власти. Разве что, как говорила моя Ирас, бежать в Индию и вернуться с войсками какого-нибудь индийского царя!.. — Но то, что предлагала Ирас, конечно, представлялось теперь всего лишь ребячеством. И ещё: Маргарита не хотела говорить Арсиное о предложении покорить красотой этого самого какого-нибудь индийского царя! Из них двоих красотой отличалась только Маргарита, Ирас это понимала, но Маргарита думала, что вряд ли Арсиноя полагает себя некрасивой, хотя и не желает быть женщиной!..

— Я не могу понять, — говорила Арсиноя, — почему Египет поддаётся Риму, как заяц — волчице! На самом деле у нас огромная армия!..

— Но что мы можем сделать? В конце концов, я начинаю изучать военное дело в Библиотеке! Мы с тобой не глупее Акилы!..

Девушки и вправду принялись за изучение папирусов, трактующих проблемы устройства войска и ведения боевых действий. Маргарита заметила, что работа ума совершенно отвлекает её от мыслей о жизни тела. Маргарита не знала, хорошо это или плохо, но чтение и напряжённые размышления успокаивали.

Маргарита предложила Арсиное возобновить литературные вечера, которые прежде так любила Вероника.

— Я приглашу моих бывших однокашниц по Дидаскалиону, тех, кому я пожаловала титул синдрофисы. Приглашу Полину и Планго...

Маргарита, в сущности, ничего не знала о связях Арсинои в городе и потому удивилась, когда на первый же вечер, устроенный в зале покоев младшей сестры, явились приглашённые Арсиноей два иудейских юноши — поэт, бегун, дискобол, красивый, как возлюбленный Луны Эндимион, Иантис Антониу и Максим Александриу. Арсиноя представила их Маргарите. Чтение ещё не началось, гости обменивались репликами, на низких столиках поставлены были кувшины, наполненные лёгким вином, красивые чаши, блюда с орехами и медовыми пирожками. Гости присматривались друг к другу, не все были друг с другом знакомы... Маргарита отозвала сестру в конец залы и быстро спросила, что означает это приглашение иудеев:

— ...это не принято... это странно...

— Ты полагаешь, нам с тобой нужно поступать именно как принято? С Иантисом меня познакомил Ганимед, он давно знаком с семьёй Антониу, это уважаемые люди, они живут не в еврейском квартале, а на самой аристократической улице Брухиона. А Максим — друг Иантиса, он тоже пишет стихи... Это люди нашего круга, мы можем приглашать их, с ними интересно...

Максим Александриу был тот самый мальчик из еврейского квартала, который когда-то подхватил маленькую Маргариту с разбитой коленкой. Он всегда и хорошо помнил это, но не сказал ей. А она давно забыла и никогда уже об этом не узнала, потому что он не сказал...

Вечер начался. Маргарита послала приглашение и Филодему, но он прислал учтивый ответ, объясняя невозможность для себя прийти своими недомоганиями. Впрочем, Маргарита понимала, что Филодему было бы тяжело увидеть литературный вечер, подобный вечерам Вероники, но без Вероники!.. Читали стихи: сама царица Клеопатра, царевна Арсиноя, Полина, совершенно расцветшая, молодой человек, выходец из очень знатной сицилийской семьи, связанной с Мусейоном, Аполлодор, так и называвший себя Сицилийцем, Планго... Арсиноя с некоторым вызовом в голосе представила собравшемуся обществу Иантиса и Максима. Они также прочли свои стихи. Все приняли их весьма хорошо. Непринуждённость царила. Аполлодор летел пышными — до плечей — кудрями, изящно учтивый. Планго, чудачка, немножко сумасшедшая, хохотала и махала руками, кривила губы, махала головой и трясла подолом... Клеопатра немного волновалась, она впервые вела подобный вечер. Но всё сошло хорошо. Иантис и Максим ей понравились, образованные александрийцы. Спустя несколько дней она приказала начальнику государственной казны выдать ей деньги на обновление старого дворца, небольшого дворца, построенного ещё Птолемеем Филадельфом для его любимой Арсинои; в этом дворце Арсиноя устраивала пиры для своих подруг, женщин из самых знатных семейств Александрии... Однако деньги Клеопатре не выдали. Потин попросил её об аудиенции и заявил при встрече, что страна вынуждена платить Риму долги Птолемея Авлета, и поэтому в казне сейчас чрезвычайно мало средств, но...

— ...царица может занять деньги. Я полагаю, многие богатые александрийцы согласятся ссудить её... А казна сейчас вовсе не в том положении... Мы вынуждены будем решиться на непопулярные меры, увеличить налоги на недвижимое имущество крупных оптовых торговцев...

Эти слова означали, что Потин и Теодот позволяют Маргарите перебраться во дворец, отделанный наново, однако финансировать подобные удовольствия царицы не намереваются... Она от них зависела, от Потина и Теодота. И она, и Арсиноя... Но она найдёт деньги!..

— Ты ничего не поняла! — сказала Арсиноя. — Потин хочет взять на заметку тех, которые ссудят тебя деньгами, взять на заметку как людей нашей с тобой партии!..

— У нас ведь нет никакой партии. Я просто хочу, чтобы мы, я и ты, не жили там, где живут Татида и маленькие гадёныши Птолемеи, и где окопался в кабинете нашего отца Потин!

— Но нам нужна партия...

— Не будем об этом говорить! Всё равно мы встречаемся и говорим с какими-то людьми, и будем говорить, и будем встречаться. А если кто боится, так мы не принуждаем...

— Отец Иантиса может дать нам деньги.

— И прекрасно. Если не боится прослыть нашим человеком, пусть даст нам деньги... Ты не влюблена ли в его сына?

— Это не имеет значения, — отвечала Арсиноя своим обычным детски-серьезным голосом, но не оробела, не смутилась. — Я не об этом думаю.

— Жизнь пройдёт.

— Жизнь пройдёт так или иначе и ничего кроме бесплодных сожалений не останется...

Безусловно, Арсиноя сделалась по-своему чрезвычайно мудрой. Но Маргарита ощущала в этой мудрости нечто ущербное, ущербное, потому что слишком головное, слишком оторванное от этого мощного и непременного бытия человеческого тела...