Слав Караславов - Низверженное величие

Развигоров делал вид, что ничего этого не понимает, но все же искал подходящий случай для разговора с мотористом. Он хотел лично ему сказать, что знает о пропаже муки и о том, что, если потребуется еще, пусть берут, не спрашивая. А если им нужны деньги, он может дать и денег. Эти мысли созрели в нем в часы глубоких раздумий, в бессонные ночи. Какой-то внутренний голос наталкивал его на поступки, которые должны были обеспечить ему завтрашний день. Немцы отступали. С боями, но отступали. Песенка правительства Божилова была уже спета. Регенты метались, как рыбы на сковородке. Искали людей, чтобы сформировать новое правительство. И царедворца Калфова приглашали, и со многими другими разговаривали, пока не нашли наконец грандомана Багрянова. Константин Развигоров знал его еще в те годы, когда тот был адъютантом царя Бориса. Это было время переворота Девятого июня [26] Переворот Девятого июня 1923 г., в результате которого к власти пришло фашистское правительство Александра Цанкова. и последующего экономического кризиса. Он не мог точно вспомнить, когда именно они познакомились с Багряновым. Во всяком случае, это было давно. С уверенностью можно было утверждать только одно: с приходом немецких войск в Болгарию, с появлением Севова и более молодых советников и секретарей царя Бориса Развигоров стал появляться во дворце лишь от случая к случаю. Это было его поражение, и он вспоминал о нем с некоторой горечью. Если бы не личные вклады царицы в различные банки, навряд ли бы его услуги понадобились кому-либо во дворце. Был период, когда он сознательно создавал о себе мнение, что он человек, близкий окружению царя. Это было нужно ему самому. Помогало в совершении сделок, в привлечении клиентуры, искавшей адвоката. Но все это осталось позади, это было частью его молодости, успехов и разочарований. Тогда он боролся за будущее, сейчас старался удержаться в водовороте текущих событий. Если бы не его сын Михаил, он продолжал бы, как токующий глухарь, вертеться в круге глупого упоения собой и не мог бы отличить сегодняшний день от завтрашнего.

Сегодняшний день — это прохладная вода, мысли о детях, тревога за их юность, охлажденная ракия в речушке под террасой, тайная боль за Александру и темная злость на тех, кто попытался его унизить.

Завтрашний день — уцелеть, спасти детей, пройти невредимым по гребню волны, уберечь имущество. Да, таким был завтрашний день для Константина Развигорова… Здесь, оторванный от жены и детей, наедине со своими мыслями, правовед Развигоров вел споры с финансистом Развигоровым. Правовед спрашивал: честным ли путем приобрел ты то, что имеешь? Ответ был расплывчатым… В свое время отец, видя, как он старается преуспеть в делах, дал ему, втайне от его брата Бориса, крупную сумму в золоте. Борис, человек увлекающийся, может быть, в золоте и не нуждался, но Константин Развигоров чувствовал перед ним некоторую вину, у него было ощущение, будто он ограбил его. Форменный грабеж — говорил правовед, но финансист спешил защититься: если бы золото дали Борису, он бы все равно его промотал… Растратил же он все, что имел, на поиски кладов, на прорицателей и бог весть на что еще… Деньги текли у него между пальцев, как песок, как вода. А вот сын его не пошел в отца. Говорили, что он уже получил диплом. Встал на ноги. Инженер. Профессию выбрал хорошую. Вот только не вернулся из Франции. Там его застала война. Сначала писал, отвечал на письма, потом замолчал. Константин Развигоров пытался через миссию что-нибудь узнать о племяннике, но ничего не вышло. Во Франции все очень необычно. Кто знает, куда занесли его ветры времени. Да и Франции он не чужой. Кровь наполовину французская, и язык материнский он знает, пусть повоюет, пусть выстрадает судьбу своей второй родины.

Великая держава оказалась прогнившей изнутри, как больной зуб. Немцы овладели ею без особых усилий. Развигоров любил Париж, эту столицу мира. В молодости он немало там повидал. И в музеи ходил, чтобы не испытывать потом неловкости в разговорах с коллегами. Но достопримечательностей в Париже было столько, что он и не старался всего запомнить. Его страстью была биржа, шумные рынки, крупные аферы, о которых он читал у великих французских писателей. В сущности, его путеводителем по Парижу были книги Бальзака. Там были и финансовые сделки, и взлеты, и падения. Вечно спешащий многоликий Париж, полный страстей, радостей и страданий. Не однажды он задавал себе вопрос: как кормится этот огромный город? Это было в молодые годы, и молодость подсказала ему, как получить ответ. Он зарылся в книги, встречался с деловыми людьми, из всего старался извлечь что-либо для себя полезное. Тресты, картели, владельцы больших и маленьких мельниц открыли ему глаза на махинации вокруг мельничного дела. Когда он решил построить механическую мельницу, он долго искал место где-нибудь возле мельницы водяной, но потом передумал. Купил землю на равнине, там, где дороги сливаются в одну, ведущую в столицу. И не было человека, ехавшего в Софию, который не заглянул бы на его мельницу. Она собирала, словно в фунтик, пшеницу со всей плодородной Мизии [27] Мизия — Северная Болгария, земли, расположенные выше горного хребта Старой Планины. . Нашел он и хороших закупщиков, которые брали пшеницу у крестьян еще на корню. Братья Драгижевы из Плевена, Холилулчев из Хаскова, другие, более мелкие торговцы зерном — все это были его люди.

Когда болгарские войска вошли в освобожденную Добруджу [28] Южная Добруджа — некогда болгарская территория, отошедшая в результате Балканских войн к Румынии и присоединенная в годы союза с Германией к Болгарии. , Константин Развигоров не выдержал, он поспешил туда, чтобы полюбоваться на холмистые поля прославленной в песнях житницы. Видел он и слезы радости в глазах людей от мала до велика, радости от воссоединения с матерью Родиной. Великое это дело — возвращение, хотя и таит в себе, наряду с надеждой, много неизвестного. Какой будет судьба этих земель? Останутся ли они болгарскими, или их снова отдадут соседям? Развигоров принимал все это близко к сердцу. Многие с завистью смотрели на пограничные земли его родины. Он часто думал об этом. Если снова придется уступать, то лучше уж лишиться части этих земель, но удержать выход к морю [29] Речь идет о выходе к Эгейскому морю, которое болгары называют Белым морем. . Великая вещь — теплое море! Удовлетворился бы Развигоров и еще меньшим — землями до устья реки Струмы, которые некогда принадлежали болгарам. А будут ли нашими острова Тасос и Самотраки — это дело десятое.

Развигоров достал из речушки бутылку ракии, налил в рюмку и пригубил. Прислушался. Колесо не работало, только вода билась о плотину глухо и монотонно. Ему показалось, что кто-то хлопнул дверью. Хотел сначала встать, но предпочел поудобнее расположиться в плетеном ивовом кресле. Кто-то пришел к нему. Если это Тотю, управляющий мельницей, то он знает, где найти хозяина. Утром Развигоров поручил ему привести моториста, чтобы поговорить с ним.