Вадим Каргалов - Даниил Московский

— Принимай дружка, Степанида!

К весне ближе по Москве слух пошел — лихие люди клети очищают: то у одного хозяина пошалят, то к другому влезут. А когда у боярина Селюты замки сбили и псов лютых не убоялись, велел князь Даниил ночные караулы усилить и изловить разбойников.

Притихли воры, видать, убоялись княжьего гнева. Знали — суд будет скорый и суровый. Так повелось на Руси с давних времен, не было пощады взявшему чужое…

На седьмой день после Светлого Воскресения Христова был большой торг. Народ в Москву собрался со всех деревень, лавки купеческие и мастеровых разным товаром полны, а смерды зерна и круп навезли, мяса и живности всякой. От скотного рынка доносился рев животных, тяжкий запах навоза.

В то утро Олекса в дозор выехал. По дороге в Кремль поднес он Дарье короб с пирогами. Шумит торг. Олексе бы сейчас потолкаться среди народа, поглазеть, да служба княжья не ждет.

Поставил он короб на прилавок, сказал Дарье, чтоб ждала к вечеру, и выбрался с торга. Глядь, и глазам не верит — Ванька Каин навстречу. Гридин даже отшатнулся от неожиданности. Каин Олексу тоже признал, прет, рот до ушей, зубы белые показывает, а сам одет словно боярин: шуба дорогая, шапка соболья.

Остановился Олекса, промолвил, дивясь:

— Ну и ну! Ты ли, Каин? А где товарищи твои, где Сорвиголов?

Каин только рукой махнул и на небо указал:

— Все там!

И тут догадался Олекса, кто на Москве ныне озорует. Подступил к Ваньке с расспросом, а тот посмеялся:

— Ты, Олекса, парень проворный, не говори, чего не видел. Знай, сверчок, свой шесток.

И, обойдя гридня, зашагал, посвистывая. А Олекса ему вдогон:

— Встречу вдругорядь, к княжьему приставу сведу.

Весной вконец затосковал Саватий. Чудился ему Суздаль, а однажды во сне увидел себя в храме Рождества Богородицы. И будто точит он мраморное украшение. Оно у него получалось легким, кружевным.

Возвращались с юга птицы. Они тянулись караванами, криками возвещали о скором конце пути. Птицы пролетали над Сараем, и ночью Саватий тоже слушал их голоса. Поднимал очи в небо, но темень мешала, и, кроме звезд, он ничего не мог разглядеть. Саватий завидовал птицам, которые, ежели путь их проляжет над Суздалем, увидят красоту его родного города…

Однажды Саватий не выдержал. В полночь, таясь от караульного, он выбрался из ямы, подполз к тайнику и, отодвинув камень, сунул за рубаху несколько лепешек, задеревеневших от времени, и плесневелых ломтей сыра, запрятанных здесь накануне.

Прислушался и, убедившись, что никто его не видит, он берегом Волги вышел за город. Саватий торопился до рассвета уйти подальше от Сарая, знал — вдогон ему пошлют погоню, но он укроется от нее. Местами Саватий бежал, потом шел, потом снова пускался бежать. А когда показался край солнца, заметил под обрывом заросшую сухостойной травой нишу, влез в нее и заснул…

Пробудился, когда солнце стояло высоко. Услышал, как над обрывом проскакали татары. Догадался — его ловят. Но страха не было, душа радовалась, оказавшись на свободе. Вытащил Саватий ломтик сыра, откусил, пососал, оставшееся спрятал. Впереди еще много тревожных и голодных дней — надо приберечь еду.

Идти решил ночами и держаться берега Волги, а как только река к Дону свернет, он пойдет вверх по течению Дона. Река выведет его в рязанскую землю…

Сумерки сгустились, и Саватий выбрался из укрытия, тронулся дальше…

На восьмые сутки вышел Саватий к излучине Волги. Он еле брел, от голода и усталости подкашивались ноги. И когда увидел двух конных татар, Саватий даже не испугался. В одном из них он узнал бельмастого Гасана. Татары подъехали к нему, и Гасан накинул на Саватия кожаную петлю. Гикнув, погнал коня. Сколько Гасан волочил его по степи, Саватий не знал. Ему казалось — вечность. Сначала он чувствовал боль, но вскоре перестал. Последнее, что привиделось Саватию, — река Каменка и кремль суздальский…

С торга Каин заявился злой, пнул ногой облезлого кота, в сенях загремел горшками. Степанида, бабенка веселая, на хмельное падкая, таким Ваньку редко видела, сунула Каину жбан с пивом:

— Пей, Ванька, жизнь одна!

Каин руку ее отвел, выдавил хрипло:

— Знакомца повстречал, сулил с приставом свести. — И усмехнулся зловеще: — Однако Каин обид не прощает.

Взял жбан, выпил жадно. Потянулся к заваленному невесть чем грязному столу, достал кусок вареной оленины, пожевал.

— Зажился Каин в Москве, пора честь звать. Зови, Степанида, Федьку Рябого да Рудого, завтра утром уйдем. Но допрежь с тем гриднем сочтусь.

— Куда стопы направишь?

— В леса Муромские, там дороги баскаками да князьями и боярами накатаны. Сыты и пьяны будем, повеселимся и души отведем…

— Степаниду забудешь, Ванька, — вздохнула бабенка.

— Жди, к зиме вернусь, коли жив буду…

Олекса пробудился от предчувствия беды. Огненные блики пробивались сквозь затянутые бычьими пузырями оконца. Во дворе кричали, кто-то колотил в дверь.

Вскочил Олекса, толкнул Дарью:

— Горим, выноси Марью!

Тревожно ударил на Москве колокол, поднимал люд на пожар.

Огромная, хвостатая звезда сорвалась и, оставляя огненный след, перечертила небо. Видели ее в Великом Новгороде и Москве, во Владимире и Сарае. По всей земле наблюдали косматую комету.

Промчалась она, оставив тревогу в людских душах. Что вещала она: нашествие диких орд или великий мор? Утверждали — такое случалось перед Батыевым вторжением. Было ли, нет, поди разбери…

Ветры с моря разбрасывали соленые брызги, обдували балтийское побережье, а накатывающиеся волны намывали песчаные дюны. К самой воде подступали сосны. Высокие и прямые, они подпирали небо.

Сюда, в край глухих лесов и болот, пришли со своими князьями с рек Немана и Западной Двины племена жмудь, ятвяги и другие литовцы.

Тяготы суровой жизни, наступление рыцарей Тевтонского ордена заставляли литовские племена объединиться, и роль объединителя взял на себя князь Миндовг. Выйдя из Новогрудкова, он, покоряя одного князя за другим, создал Литовское государство, отразившее натиск германских рыцарей. Но он этим не ограничился, а расширил свои владения за счет Минска и Гродно, части земель витебских, смоленских, полоцких.

Попав под политическое влияние Литвы, русские княжества сохранили свой язык, культуру, веру и обычаи. И когда на съезде в Дмитрове рязанский князь попрекнул смоленского, что порубежье к Литве тянется, в том была доля истины. В сильной Литве некоторые удельные князья искали спасения от ордынского ига.

После смерти Миндовга, наступившей сразу за смертью Александра Невского, Литва не прекратила своего давления на Русь. Литовские дружины стояли в Орше, и князь Святослав Глебович, призывая князей к единению, хотел заручиться их поддержкой.