Вадим Каргалов - Даниил Московский

Из Переяславля в Москву возвратился княжич Юрий, и в тот же день у Даниила Александровича с сыном разговор вышел.

— Чую, Юрий, смерть моя уже по палатам вслед за мной бродит. Песок часов моих пересыпался из одной чаши в другую. Зрю я такое и вопрошаю: а все ли ты, князь Даниил, исполнил, что на роду написано? Ведь я в Москве княжить сел, егда голова моя только-только выше стремени поднялась. Мало было княжество Московское, а ныне в три раза возросло… Осознаешь, сыне?

— Мне ль не ведомо?

— Неспроста я разговор о том повел, о Можайске думы мои. Коли Москва городом этим завладеет, сила княжества нашего вырастет. Согласен, сыне?

Юрий кивнул.

— Вот, вот, сыне, ежели не я, то ты прирежешь Можайск к Москве. Святослав войной на Москву не осмелится пойти, у него Литва за спиной. За Можайск попытается цепляться князь Смоленский, но тогда он больше потеряет — литовцы на Смоленск посягают. Эвон сколь они российской землицы прихватили. Затеет Святослав Глебович свару с Москвой, кто в его защиту вступится? Чую, все миром обернется.

Прикрыл глаза ладонью, грудью на стол навалился, седая борода по столешнице разлеглась. Помолчал, потом спросил с усмешкой:

— Поди, посадник Игнат речь заводил о твоем княжении в Переяславле?

Вздрогнул Юрий от неожиданности. Под взглядом отца ответил честно:

— Было такое, но я с тобой заедино, Московское княжество не след дробить. Да и посадник хоть и говорил, а на деле разумеет: Переяславлю с Москвой сподручней. Так и боярская дружина мыслит. Они князю Ивану Дмитриевичу слово о том давали и клятву порушить не намерены.

— Я им верю, они на измену не горазды, Переяславлю с Москвой быть… А еще о чем хочу сказать: вы с Иваном ладите, и хочу, чтоб меж вами всегда мир сохранился, Москву крепите, не раздирайте ее сварой. С Иваном я говорил о том, и он клялся завет мой исполнить… Когда же сядешь князем, хану не перечь, не накличь на Москву беды ордынской. Татары сильны, и доколь такое будет, одному Богу вестимо…

Задумался. Может, мысли его вернулись к тем годам, когда он держал руку брата Андрея против Дмитрия? Либо вспомнилось, как навел Андрей татар и те в силе огромной княжества разоряли, а сам Андрей с царевичем Дюденей в Городце пировали? Князь Даниил винил себя за то. Ужли не мог он распознать брата, когда тот корысти ради Русь губил?

Даниил вздохнул:

— Ладно, сыне, устал ты с дороги, а я тебя речами своими обременил. Отдыхай, вдругорядь разговор продолжим.

В молодости князь Даниил немало дней проводил на охоте. Убивал лосей, случалось, и зубров. С годами и ноги уже не те, и глаза подводили — нету стрелы точного полета. Однако и в старости бывали дни, когда кровь будоражила, звала властно, и тогда князь Даниил отправлялся в леса. Редко брал он с собой кого из бояр, чаще двух-трех отроков. Леса подмосковные умиротворяли князя, и даже когда зверя не встречал и бродил попусту, радовался жизни.

Иногда Даниил завидовал смерду, какой выкорчевывал в лесу кустарники, выжигал сухой валежник, сеял рожь и жил от сохи, а еще имел борта. Земля и лес кормили смерда, и не имел он княжеских забот. Бремя власти не давило его. Князь Даниил и в помыслах не держал горечи смердова хлеба…

В один из таких дней, когда вдосталь набродились по лесу и не встретили никакого зверя, Даниил Александрович велел отрокам готовить ночлег. Как в те прежние годы, отроки отыскали небольшую поляну, окруженную соснами и березами, разожгли костер, и князь, поев всухомятку, долго смотрел на огонь. Он лизал поленья, обдавал жаром, а у Даниила Александровича одна мысль сменялась другой… Огнем горит жизнь в молодые годы, и не задумывается человек, как прогорает его костер, затухает пламя и ничего не остается от костра. Ветер разнесет пепел, смоют дожди остатки костра. Зачем же алчность человеческая, коли все в этом мире преходяще? Обуреваемый ненасытностью, человек делается страшнее зверя. Даже хищник не убивает больше, чем надо на пропитание…

…Господи, вопрошает князь Даниил, отчего создан таким человек? И он, князь Московский, жизнь прожил в помыслах и делах, как бы княжество свое расширить…

Нет, князь Даниил себя не судил и не корил, как и прежде. Жизнь полнится всякими заботами. Разумно утверждал боярин Стодол: не ты, княже, так тебя подстерегут, на клочья порвут твой удел…

Князь Даниил отмел невесть отчего возникшее сомнение: он верит — не для себя, для Москвы старался…

Ночь властвовала над Русью, спали города и деревни, затих лес, замолк. Редко какая птица вскрикнет или треснет ветка — зверь пройдет. Спят в стороне отроки. Догорали в костре поленья. Иногда выбросят искру, и она гаснет на взлете.

Смежил веки князь Даниил, забылся. И вдруг — заснул не заснул — привиделось ему, как подходит к костру человек в белых одеждах, борода седая, а волосы тесьмой перехвачены. Присел у костра, на князя посмотрел. «На кого он похож?» — подумал Даниил. Спросил:

— Кто ты и откуда явился?

Человек поворошил палкой уголья, ответил хрипло:

— Я отец твой, князь Александр Ярославич, аль не признал?

— Но ты же умер, отец;

— Я его дух во плоти.

— Ты явился призвать меня к себе?

— Нет, твой час не пробил.

— Когда он настанет?

— То одному Господу известно.

— Тогда зачем ты здесь?

— С того света слежу я за делами вашими, сыновья мои, как вы честь мою порочите, имя мое забвению предали.

— Я ли первым начинал?

— На Страшном Суде ответ держать будете, и ты, и Андрей. Скажи, сыне, водил я недругов на Русь либо боронил ее? Люд во мне своего защитника видел и потому нарек Невским… Знаешь, сыне, с какой мыслью умирал я? Думал, вы продолжите дело мое и доброе имя Невского не предадите.

— Я ли, отец, таких попреков занедужил?

Но Александр Ярославич ничего не ответил, поднялся, и Даниил словно воочию увидел удаляющегося отца…

Открыл глаза — вокруг никого. Костер догорел, спали отроки. И понял князь: дивный сон его посетил. Спросил чуть слышно:

— К чему являлся ты ко мне, отец?

К Ивану Купале срубили Олекса и Дарья новый дом. Ставили его лучшие на Москве плотницких дел умельцы. Получился он больше и красивее прежнего — с просторными сенями, над входной дверью козырек на точеных балясинах, а оконце в резной обналичке.

Печь Олекса сам сложил, да такая вышла, что и грела, и хлебы выпекала, румяные, пышные, гридин даже удивился — надо же… В доме, как в боярских хоромах, мастеровые пол настелили из колотых плах, а крышу тесом покрыли, дощечки одна к другой подогнали. Всем на загляденье дом. Старый артельный мастер топор в бревно вогнал, сказал довольно:

— Ну, Олекса, живи, радуйся.

В Москве князь Даниил долго находился под впечатлением сна. Никому о нем не рассказал, только поделился со Стодолом, да и то потому, что был боярин гриднем у Александра Ярославича и послан им в Москву с малолетним Даниилом.