Вадим Каргалов - Даниил Московский

Нет, Олекса не мог запамятовать старого гусляра, просто, оказавшись в княжьей дружине, он с головой окунулся в иные заботы, а теперь вот Дарья.

Олекса вдруг замечает, что ноги несут его не в Кремль, а на Лубянку, к домику Дарьи. На сердце стало тепло — счастье какое досталось ему повстречаться с Дарьей!

Он ждал, когда назовет ее своей женой, поселится в ее домике. По утрам будет пробуждаться от ее напевного голоса и видеть ее проворные руки и добрую улыбку. Но такое время наступит, когда сама Дарья этого пожелает.

Протоптанная в снегу тропинка тянулась вверх на горку, мимо огороженных домиков с глухими воротами, калитками. За высокой бревенчатой оградой просторные, на подклети хоромы боярина Стодола, старого княжеского дружинника. Стодола не только гридни молодшей дружины побаивались, сам князь Даниил к нему с почетом обращался, потому как Стодол у самого Александра Невского служил. А когда сына своего младшего на Москву посадил, велел Стодолу быть для Даниила дядькой верным. Сына напутствуя, говорил:

— Ты, Даниил, к разуму боярина прислушивайся, он за тебя и твое княжество радеть будет…

С той поры четыре десятка лет минуло, постарел Стодол, однако меч в руке еще крепко держал и советником у князя был первым. Случалось в Орду князю Московскому ехать, боярин Стодол с ним.

На Великом посаде тропинка раздваивалась: налево вела в Кузнечную слободу, направо, ближе к Москве-реке, селились лубяных дел мастера, скорняки, огородники, пирожники и всякий иной люд. Олекса свернул направо и вскоре очутился у Дарьи. Хозяйки дома не оказалось. Открыв сени, гридин отыскал топор, скинув суконный кафтан и шапку, принялся колоть дрова. Не заметил, как и Дарья вернулась, поставила на порог плетеную корзину, прикрытую белым льняным рушником, расцвела в улыбке:

— Поди, оголодал, работничек?

А у Стодола хоромы просторные, в подклети холопы холсты ткут, и чеботари у боярина свои, да вот сиротливы палаты. В молодости все недосуг было жену отыскать, а пролетели годы — оглянуться не успел, теперь будто и не к чему. В палатах у боярина не слышалось детских голосов, а за стол трапезовать усаживался он один как перст.

Однако привык к тому, будто по-иному и жить нельзя. Ночами, когда не было сна, память к прошлому возвращала. Все больше к детским и отроческим годам в Новгороде Великом. В ту пору там княжил Александр Ярославич, народ его чаще Невским поминал. Он-то и Приметил Стодола, сына плотника, тот с отцом в то лето княжьи хоромы обновлял.

Взял Александр Ярославич Стодола в дружину, а вскоре за сметливость и храбрость перевел из молодой дружины в старшую, боярскую. Вместе с Невским Стодол и в Орде побывал, повидал хана Берке, на княжьи унижения насмотрелся… А когда Александр Ярославич сыновей уделами наделял, Стодола К Даниилу приставил. Боярин обещал князю быть при малолетнем князе советником верным.

Не всегда княжил Даниил так, как хотелось Стодолу. Не оправдывал боярин князя, когда тот руку брата, городецкого князя Андрея, принял и вместе они на великого князя Дмитрия войной ходили, татар на Русь наводили, принудили Дмитрия то в Новгороде, то в Литве отсиживаться. И уж как доволен нынче Стодол, когда прозрел Даниил, уразумел, какие козни творил Городецкий князь Андрей и чем грозит это Московскому княжеству.

Кабы замыслам князя Даниила сбыться! Коломну и Переяславль к Москве присоединить, враз Московское княжество мощь бы обрело.

Часто память обращала его к тому дню, когда они узнали о смерти князя Александра Ярославича, вспоминал, как отирал глаза князь Даниил на его похоронах и не сдерживал слез он, Стодол, да и все, кто съехался к гробу Александра Невского.

А еще запомнил боярин величественно-спокойный лик Александра Ярославича и голос епископа, сравнившего Невского с солнцем земли Русской…

В тот самый день, когда гридин Олекса проходил мимо боярского подворья, Стодол повстречал владимирского боярина Ерему. Тот шел с боярином Селютой от Зарядья к Кремлю, и Стодол долго гадал, зачем владимирец прикатил в Москву и что за дружба у него с Селютой. Однако ответа на свой вопрос так и не нашел, а потом и вовсе позабыл о том и только спустя неделю, столкнувшись с Селютой на паперти Успенского храма, вспомнил:

— Зачем боярин Ерема в Москву наезжал?

Селюта растерялся от неожиданности, помялся, а Стодол новым вопросом озаботил:

— В этакую пору в дорогу пускаться от нечего делать кто решится?

— Воистину. Боярину Ереме кто-то наговорил, что боярыня моя скончалась, вот он и побывал в Москве.

Стодол хмыкнул:

— Твоя боярыня, Селюта, вас с Еремой переживет.

Селюта сердито затряс бородой:

— Не плети пустое, боярин.

Стодол рассмеялся:

— Аль тебе, Селюта, боярыня опостылела, что хочешь зрить ее смерти?

Селюта гневно пристукнул посохом:

— Я ли те, Стодол, зла какого причинил?

На том и расстались. И невдомек Стодолу, что лазутчиком великого князя Андрея наведывался Ерема в Москву.

Суровая жизнь забирала у него все, учила его коварству, на подлость брата Андрея Даниил отвечал подлостью. Но самое страшное — он, Даниил, уподобился Андрею и перестал считать зазорным в междоусобной войне с братом искать подмогу у ордынцев. Как обыденное воспринимал он платой за эту помощь разорение городов и деревень своего противника. Русь отстроится, говорил Даниил, лесов много, а бабы нарожают детишек.

Даниила мысль одолевала: не позволить великому князю Переяславль перехватить и чтоб не помешал прирезать к Москве Коломну.

С конца зимы начал московский князь готовить подарки хану и его окружению, дабы не принял хан Тохта сторону брата Андрея. Не заручится великий князь поддержкой Орды, не пойдет на Москву. Москва же заодно с Тверью противостоят великому князю.

Дворский проверял пушную рухлядь, его цепкие глаза не пропускали даже малейшего повреждения шкурки, упаси Бог, узрит хан порчу меха, взъярится и окажет князю немилость…

Меха укладывали в берестяные коробья, а в ларцы из липы — украшения из золота и камня, серебра и эмали…

К весне ближе собралась в княжеской гриднице старшая дружина, расселась за длинным дубовым столом на лавках, обитых темным аксамитом [80] Аксамит — бархат. . Даниил в торце стола на высоком кресле восседал. Повел из-под нависших бровей очами, сказал голосом глухим, покашливая:

— Всем вам ведомо, посылаю я сына моего Юрия в Орду, челом бить великому хану Тохте. Брат мой Андрей обиды нам чинит, княжество Московское, сиротское, и то мыслит урезать.

— Алчность великого князя Андрея нам ведома, — разом зашумели бояре.

Тут Селюта, улучив, когда бояре уймутся, вставил:

— Орда дары любит, а скотница московская скудная.