Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Игорь снял с плеча лук, достал стрелу. Его спутник сделал то же самое. Потом они тихо раздвинули камыш, выглянули на плёс — и замерли: перед ними бушевал настоящий птичий базар! Поодиночке и парами спокойно, горделиво плавали белоснежные лебеди, плескались и ныряли в воду серые гуси, шныряли между ними вертлявые утки…

Овлур даже глаза закатил под лоб, щёлкнул языком. Какое богатство!

Одновременно поднялись два лука, тонко зазвенели тетивы из высушенных бычьих жил, молниеносно вылетели из камышей тонкие половецкие стрелы — и две птицы, жалобно вскрикнув, затрепетали крыльями и закачались на воде неподвижными островками из перьев. Все остальные, напуганные криком, мгновенно поднялись в страхе вверх и пустились врассыпную.

Добыча была такой, на какую и не надеялись: два лебедя!..

Сразу же принялись готовить вечерю.

Восемь дней и ночей пробирались беглецы по чужой земле. Выйдя из леса, крадучись обходили половецкие стойбища и пастбища. Открытые широкие поля переходили по ночам, а поляны и прогалины переползали подобно ужам, чтобы никто не заметил…

Но всему наступает конец. Дороге — тоже. Непростой дороге, по чужой, враждебной стороне.

И вот, наконец, они увидели деревянные башни города.

Донец! Крайний форпост Северской Украины на востоке — почти на самой границе с половцами. Изо всех сил пустились бежать. И были вознаграждены неожиданной радостью: на подворье воеводы, куда их привёл молодой гридень городской стражи, вдруг увидели Яня.

Он стоял возле колодца с журавлём, худой, изнурённый, но с неизменной весёлой улыбкой на лице. Привязывал деревянное ведро к длинному шесту журавля, одновременно балагуря с девушкой-кухаркой. Щеки её пылали румянцем от шуток красивого молодого боярина.

Увидев князя, Янь разинул рот и выпустил из рук тонкий шест — и он моментально взлетел вверх с пустым ведром.

— Боже, князь! Наш князюшко! — Янь бросился навстречу с криком: — Отец! Ждан! Сюда быстрей! Князь Игорь Святославич прибыл!

Из дома выбежали Рагуил, Ждан и воевода, невысокий, крепкий мужчина с чёрной бородой. Окружили князя с Овлуром, обнимали их, разглядывали, будто не верили глазам своим. Наконец Рагуил не выдержал, целуя Игоря расплакался от радости, приговаривая:

— Князюшко наш дорогой! Сокол наш! Живой!.. Какое счастье для всех нас… Какая радость! Спасся…

— Погоди, погоди, Рагуил, — перебил Игорь. — Вы-то как оказались здесь, да ещё прежде нас?

— Ну, это долгий сказ, а если коротко, то бежали мы в ту же ночь. Направились сперва на восток, чтоб сбить со следа…

— Да говори же, не томи, — торопил его Игорь.

— Об этом — потом… А теперь, как отдохнёшь немного, и в путь! В Путивль, к Ярославне! Заждалась она там, голубушка! Заждалась!

— Нет, Рагуил, отдыхать не буду! Перекусим малость, чем воевода попотчует, и сразу выедем.

Воевода поклонился:

— Прошу, прошу к столу, княже! Отведайте, что Бог послал, а я велю приготовить лошадей, провожатых да харчей на дорожку, — и они пошли к дому, на крыльце которого стояла, кланяясь, его жена.

Немного отдохнув, в тот же день князь Игорь со своими спутниками отправились в путь. Но теперь уже не таясь, по своей Северской земле.

Чем ближе они подъезжали к Сейму, тем мрачнее и тревожнее становилось на душе у Ждана. Что ждёт его дома? Уцелела ли Вербовка? Встретит ли он кого? Или увидит лишь пожарища и трупы, как повсюду?

— Не горюй, — утешал его Янь. — Никогда не бывало так, чтобы всех порубили, всё сожгли, уничтожили. Кто-то оставался! И очень может быть, что это окажутся как раз твои!..

Ждан печально качал головой. Иногда пытался улыбаться словам утешения, но в глазах оставалась тоска и тревога.

Если бы так!..

Но вот наконец и Сейм. С каждым селом, с каждым хутором, мимо которых они проезжали, всё меньше и меньше оставалось надежды у Ждана. Будто тысячи диких туров пронеслись по всему краю, будто молниями сожгло землю и прибило ураганными ветрами — такими выглядели остатки сел и хуторов. Повсюду пожарища, пустыри, не похороненные трупы, возле которых деловито похаживали, отвратительно каркая, вороны. Ни старого, ни малого. Только смерть вокруг, тлен и горе витали над зелёным Посемьем…

Игорь мрачнел, кусал губы — они у него и так почернели. Ждан сжимал кулаки и подгонял коня. И даже Янь утратил свою обычную весёлость и беззаботность, ехал молчаливый, угнетённый, сам на себя не похожий.

Когда подъезжали к Вербовке, Ждан вырвался вперёд. Ему не терпелось поскорее взглянуть на родное село. А вдруг лихо миновало его, обошло стороной?

Напрасные надежды!

Он въехал на холм и остановился, онемев, поражённый тем, что открылось его взору. В долине, где прежде стояла Вербовка, ни единой хатенки, ни единой повети, ни единой живой души! Всё мертво, смрадно, жутко. Только серебрятся тополя в левадах да кукушка кукует на верхушке их груши. Как в насмешку. Кому она вещает долгие счастливые годы?

Ждан не стал ждать князя. Не хотел сейчас его видеть, говорить с ним, слушать от него слова утешения и сочувствия. «Это он во всем виноват! Он!..» Ударил коня и — напрямик, через безлюдные улицы и сожжённые дворы, через поваленные заборы и буйную зелень огородов, никем не прополотую, помчался прямо к своей груше, которая одна тут возвышалась, да ещё стожок сена, каким- то чудом уцелел на леваде, напоминая о родных людях, о построенной собственными руками хатке и о таком кратком, быстро пролетевшем счастье.

Под грушей темнела груда золы.

Здесь была его хата. Здесь мечтал он о будущей жизни.

Конь пошёл пастись по огороду, а он стоял над золой и сквозь слезы долго не мог ничего разглядеть. Он не слышал, как подъехали его спутники и остановились в отдалении. Не слышал, как перестала куковать кукушка, как затих ветер в долине. Ничего не слышал, оглушённый горем.

Потом вытер слезы, стал рассматривать всё внимательнее. Посреди пожарища стояла закопчённая печь, всюду чернели головешки, серыми кучками лежал пепел, стояли обугленные прысишки [112] [112] Прысишки — дубовые столбы хаты или сарая. , и вдруг посреди всего этого что-то забелело. Он взял палку, разгрёб вокруг золу и отчаянно закричал: это белел череп. Чей? Матери? Любавы?

Плечи его затряслись от рыданий. Все! Больше надеяться не на что! Самые родные ему люди лежат здесь, в этой чёрной могиле! Зачем теперь жить? Зачем ему этот проклятый, жестокий мир? Почему не погиб он на Каяле, как брат Иван, как Будило, как сотни других воинов?

Его обняла чья-то тяжёлая сильная рука. Оглянулся — князь. Брови насуплены, в глазах — слезы. Дрожит приглушенный голос:

— Поплачь, милый, поплачь… Полегче может станет… Но не предавайся отчаянию… Пока мы живы, пока есть силы держать меч, до тех пор нельзя терять надежду! Мы ещё поднимемся! Поднимемся — и отплатим за все, за весь этот ужас!.. Как только прибуду домой, сразу же отправлюсь к князьям в Чернигов, Киев, Белгород — просить помощи, чтобы защитить нашу Северщину от новых несчастий… Я покорю свою гордыню, я упаду на колени перед киевским снемом, только бы выпросить согласие князей на выкуп моих воинов из неволи!.. Поплачь, поплачь!