Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)

– Данилыч! – жена сердито трясла его за плечо. – Какого черта телевизор среди ночи включил на всю громкость? Ты что, выпил? Признавайся – опять выпил? Тебе же нельзя!

Данилыч всегда, сколько себя помнил, мечтал о положении или роли, что в собачьей стае определяется как «старшая сука», а именно, неограниченные права без каких-либо строго определенных обязанностей. Добиться этого – что может быть желанней? Но формулировка неконкретна… В реально-негативные последствия сна верить не хотелось, какой спрос со сна? Но желания никто не отменял. К тому же спросонок плохо контролируешь первые здравые мысли, частью ты еще там, во сне, пока его помнишь. А не успеешь припомнить и повторить хотя бы последние мгновения ночных грез – считай, потеряно, ничего нет на свете более летучего, чем сновидения.

– Главным надо быть, главным, – сообразил Данилыч, еще не простившись со сном окончательно, – чтобы никакой Аркадий Олегович… Ишь, квартиры не пожелай, Аркадию две будет. Да плевать, пусть квартира! Пусть подавится, урод, своими излишками! Налоги замучают!

– Да что же это такое! – жена почти рыдала. – Пил! Пил и курил, вон столик прожег сигаретой, новый журнальный столик, я по каталогу заказывала, шесть тысяч стоит, малайский столик из массива! В комнате пахнет до сих пор, как в казарме прямо, серой и кирзой! Знаешь, мне не столика жаль, но у тебя же сердце! Тебе нельзя! Шесть лет не пил! Не курил! Опять в запой хочешь? Как так! Ну ты ведь у меня сильный мужчина! Ты сумеешь, ты должен остановиться! – жена умеренно боялась, она была у него вторая и знала, почем фунт лиха.

Сон мешался с явью, Данилыч видел черта, чихающего смехом и угольками на столик, пузыри на гладкой красно-коричневой столешнице, голое полное бедро жены, еще что-то неприятное… Все. Проснулся. В стекло барабанил тяжелый редкий дождь январской оттепели, поздним зимним утром за окном было темнее, чем ночью в июне. Укоренившиеся за последние снежные зимы в петербуржском языке сосули не уживались с крышами и, покидая опору, падали на тротуары, взметая с асфальта темные брызги. Голуби сновали по помойкам, подбирая оттаявшие корки, поредевшие стаи свиристелей обирали бедные рябины вдоль съезда с новенькой кольцевой дороги. Помойки во дворах, все подряд, огородились роскошными бетонными стенками, выкрашенными под терракоту, с бетонными же балясинами поверху, все за счет муниципалов. Черноглазые раскосые дворничихи южного созыва аккуратно и педантично чистили дорожки вдоль домов, ровняя подтаявшие сугробы строго параллельно поребрикам. Петербург привычно отстаивал свое отдельное существование, заметное во всей самостоятельности лишь его обитателям. День неуклонно прибавлялся на воробьиный шаг, опрятно и практично.

Сон оказался в руку. Буквально через неделю Калистрата Сергеевича вызвали на собрание директоров института и объявили о новом назначении. Он становился главным руководителем проекта – рекомендовал Аркадий Олегович. Сам-то Аркадий Олегович увольнялся, решился-таки податься на вольные хлеба, открывал собственное архитектурное бюро, буржуй недоделанный. И очочки у него типично буржуйские, кругленькие такие. Как раз проектному институту подвалил новый заказ – сладкий, государственный. На целый комплекс сооружений. С полным финансированием. Счастье как оно есть, если бы не домашние проблемы, то есть домовые. Новая станция метро у дома Данилыча вступила в эксплуатацию на этой неделе, и дом, ведомственный институтский дом, в отличие от строительных комиссий и одобрения «безлошадных» жильцов, не утвердил новую станцию, скривился глубокой трещиной от фундамента до пятого этажа. А тут и новая высокая комиссия, и заклятый друг Аркадий Олегович подсуетился. Дом собрались реконструировать, его трещина оказалась несовместима с проживанием жильцов, вот друг и выбил две квартиры: себе и Данилычу. В кирпичном доме-свежачке с ремонтом «под ключ». Себе, разумеется, Аркаша устроил несравнимо лучшую: четырехкомнатную, с двумя лоджиями на разные стороны света. Еще и на ремонт – новый – хватило дотации от городских властей. Данилыч же въехал в трехкомнатную, удовольствовался тем, что есть. Скромным. Он догадывался, что Аркадий специально подстроил так, чтобы трехкомнатная квартира оказалась самой неудобной планировки из имеющихся в новом доме, но разве уличишь?

– Калистрат Сергеевич! – сказал на прощание Аркадий Олегович. И поскольку от природы не выговаривал «эль», славное и сложное имя прозвучало подчеркнуто оскорбительно. – «Каистрат» Сергеевич, вы теперь глава. Руководитель проекта. Оставляю вам золотой коллектив! Они всё сделают сами, главное – не мешать! Новый главный инженер будет вам в рот смотреть, когда еще он в наш процесс въедет, когда разберется. Все сможете «под себя» выстроить. Я бы вас и на главного инженера рекомендовал, но, знаете же, только архитектора можно, не конструктора, – подчеркнул, стервец, друг заклятый, на прощание, напомнил, унизил, кинул кусок дерьма.

Данилыч знал, что золотой коллектив распустился донельзя. Архитекторы без конца пили чай и болтали, покрывали друг друга, если кому-то требовалось прогулять полдня. Хорошо знал, что в первую очередь следует навести дисциплину в этом золотом коллективе. Пусть даже часть позолоты облетит. Через три месяца разгильдяи, любимчики Аркадия, ушли сами; от коллектива осталась ровно половина, но с ней можно было худо-бедно работать. Проект по государственному заказу – с внушительным авансом – практически расписан, составлен план, даже эскизы набросаны. Жена Алла счастлива новой квартирой, переезд прошел незаметно, без потерь, почти сам собой. Вид из окна обретенной новой квартиры на благоустроенный местным муниципальным советом дворик с разноцветной детской площадкой и половозрелыми вязами – чудесный, а комнаты все-таки оказались удобными. Правда, у Аркадия Олеговича комнаты несравнимо лучше, это раздражало. Но Данилыч был почти доволен. До первого совета директоров.

А еще, до того продажного совета, на фоне почти довольства, случился досадный эпизод. Как-то раз, пробороздив новыми ботинками полную соли и воды впадину перед входом в метро «Электросила», одолев пересадку на другую, «зеленую» линию во всем многолюдстве, наконец оставив тяготы службы вне муниципально-благоустроенного дворика и за порогом, Данилыч сел к ужину за стол, не переодевшись. Чихнул (промокли ноги, ботинки протекли, новые, черт их дери), полез в карман брюк за носовым платком. Он привык, что жена меняла платки всякий день, но не проверял, само собой, и потому неприятно удивился, обнаружив в кармане грязноватый платок, застиранный, желтоватый, в мелких коричневых пятнышках.