Зот Тоболкин - Грустный шут

— Киршей. В ямщиках служу… у Шакирова. Сказывал уж.

— Ну вот, Кирша Киршу не узнал, — мелко хахакнул подошедший кабатчик. — Твое обличье… гляди зорче!

— Ммо-ое? — изумился Кирша, свирепо оглядываясь на Барму. Опять этот чертогон выставил его на посмешище? Вон рожа-то какая дикая! И волос дыбом, и глаза шалые.

Однако над рисунком никто не смеялся. Лишь целовальник допытывался у Бармы:

— Богомаз? Кем учен?

— Не много ли знать хошь? — едко усмехнулся Барма и начал стирать рисунок. Кто-то придержал его за локоть. Высокий худой человек со смуглым лицом, с веселыми на нем, искрящимися глазами поднырнул Барме под руку, склонился над столом.

— О, вы замечательный талант! — похвалил он, но из дальнего угла позвали: — Одну минуту, сеньор! — отмахнулся незнакомец. Похлопав Барму по плечу, застенчиво признался: — Я тоже рисую. Но больше ваяю.

— Сеньор Пинелли! — окликнули его снова. — Вы отвлеклись.

Незнакомца звал породистый рослый человек, с брезгливою миной осматривавший кабак. Вынув усыпанную бриллиантами табакерку, сунул в широкие, хищно раздувающиеся ноздри щепоть табаку, нетерпеливо постучал пальцами:

— Это невежливо.

— Иду, — Пинелли досадливо пожал плечами, улыбкою извинился перед Бармой и сказал: — Вы мне понравились. Я мог бы дать вам несколько уроков. Не теперь, нет. Теперь я добываю деньги игрой. Завтра, в это же время.

— Можно и завтра, — равнодушно кивнул Барма. — А лучше на ту осень, лет через восемь.

Пинелли обидчиво моргнул, хотел возразить, но его снова позвали.

— Иду, иду, господин Фишер!

— Вино-то доброе? — спросил Барма, принюхиваясь. Брызнул на пальцы и начал смывать рисунок.

— Всех эдаким потчую, — целовальник блудливо увел глаза.

— Ну-ко глони!

— Не пью я, душа не принимает, — замахал кабатчик руками.

— Оно и видно, — ухмыльнулся Барма и потянул кабатчика за шишковатый сизый нос.

— Ваша ставка бита, — донесся из угла добродушный, пожалуй, даже извиняющийся голос Пинелли. — Желаете повторить? — спросил он, придвигая выигранную драгоценную табакерку.

— Мне жаль, сеньор, — развел руками Фишер. — Но я, кажется, в дым проигрался. Впрочем, могу поставить вот этот солитер, подарок курфюрста саксонского.

— Вы умеете проигрывать, господин Фишер.

— Друг мой, — Фишер хватил медовухи, отчего крепкий двойной кадык его заходил челноком. — Друг мой, случалось, за один присест я проигрывал целые состояния. Наутро отыгрывал их. Скупость, как превосходно выразился обожаемый мною Гораций, страсть низких. Но солитер я приберегу. А вот это кольцо — оно мне менее дорого, — если позволите, поставлю. Карта пойдет, я уверен.

— Не сомневаюсь, господин Фишер. От всей души желаю вам отыграться.

— Не пьешь, значит? — зловеще ухмыльнулся Барма, поднимаясь. Кулак не без намека постукивал по столешнице. Жилистый, жесткий кулак. Такой мимо скулы не ударит. — Нос-то пошто сизый?

— Дак обморозил, милок. С кем не бывает? — юлил кабатчик, соображая, как бы ему поскорей исчезнуть. — Ты пей, пей, паренек! Я хозяин тороватый.

— Не разорись смотри. Давай-ка я тебя угощу. Пей, сколь душа примет.

Пришлось покориться и пить то пойло, в которое сам же сливал опивки, добавлял мухомора, белены и всякого дурнопьяна. Чан, из которого черпал, был нечист, но, кроме кабатчика, об этом никто не ведал. И все же выпить ему пришлось. Закрыв глаза и стараясь не выказать брезгливости, опрокинул в себя всю братину. Опорожнив, радостно перекрестился: «Не стошнило, слава те осподи!»

— Пей, Кирша! — Теперь и Барма успокоился, однако сам пить не стал и велел подать себе сбитеню.

— Сам-то чего ж?

— Дух бражный не выношу… И рожа эта шибко противна, — кивнул Барма в сторону кабатчика.

— Рожа страховидная, — хрустя хрящиком стерляжьим, поддакнул Кирша, не заметив кривой хозяйской ухмылки.

«Теперь им хоть мочись в ковш — вылакают!» — злорадно думал кабатчик. Его только что вырвало. Ополоснув клюквенным соком нутро, стал снова за стойку и принялся мять живот. В животе урчало, а этих горлодеров не берет никакая отрава. Сидят, хлещут.

Однако дурная влага свое брала. С похмелья ковш да другой, и — глаза Киршины осоловели. Беда отступила в сторонку. Что будет завтра — увидим. А ноне пей на даровщинку!

— Дети-то есть? — поинтересовался Барма.

— Не. Живем двое — сеструха да я.

— Вот и пара. Двоих-то уж запрягать можно. Татарин кучером будет.

— С него станется, — тотчас загрустил Кирша. — За лошадей я не отработал. Ежели не уплачу — заберет сеструху. Такой уговор был. О-ох, разбередил ты мне душу! П-пойду, — он тяжело отклеился от лавки, с грохотом сдвинул стол, но пошатнулся.

— Куда? — подскочил к нему кабатчик. — А плата?

— Не шибко обпили. Ежели что — из пригона жижи добавишь.

— Дак он что, назьмом нас поил? — Кирша ощетинился, икнул. Все, что пил, пошло обратно.

— Может, и не назьмом. Да немногим лучше. Гляди, — Барма опрокинул чан, на дне которого в зловонной жиже кисла не то шапка, не то рукавица.

— Здесь стало несколько оживленно, — рассеянно заметил Фишер. — Вы, сеньор, ловите случай.

— Как прикажете вас понимать? — ощерился Пинелли, задетый его надменным тоном. Тем не менее выигрыш был велик. И по возможности, итальянец старался быть снисходительным к проигравшему.

— Ваши карты мечены, — жестко сказал Фишер и, щелкнув колодою итальянца, другой рукой подгреб к себе все, что проиграл.

— Вы лжец! — вскричал итальянец. Схватился за шпагу, но Фишер опередил его, ударив кулаком в нос. Забрав выигрыш — кольцо, деньги и табакерку, туда же присовокупил якобы меченые карты.

А в кабаке начинался великий шум.

— Люди-и! — дико орал Кирша. — Нас нечистью тут поят!

Кабатчик собрался было крикнуть «слово и дело», но Барма опередил его. Кивнув пьянчужкам, сказал: «Крушите тут все! Бейте!» И те с радостью, с яростью необычайной кинулись на кабатчика, принялись выбивать днища в дубовых бочках, ломали полки, высаживали окна. Кирша вынул из печи головню и, оттянув от бочки какого-то седого, с голой грудью пьяницу, рявкнул: «Гор-рим!»

Все ринулись на улицу. Барма вышел последним, неся на спине оглушенного итальянца.

— На кой он тебе сдался? — спросил Кирша, любуясь пожаром, занимавшимся над кабаком.

— Кто знает, вдруг пригодится, — усмехнулся Барма, дав подножку особо ретивому малому, порывавшемуся тушить пожар. — Не суетись, сгоришь ненароком.

Отстегнув пристяжную, уложил поперек хребта Пинелли, вскочил на вершну сам.

— А эту пару кому? — спросил Кирша, оглаживая вороного коренника.

— Тебе.

— Шутишь?

— Шутить я мастер. А щас не до шуток. Бери да помни. Авось встретимся… — подмигнув, Барма ударил лошадь пятками и тотчас же скрылся в ближнем переулке.