Александр Тавровский - Герр Вольф

Вразрез с директивой 41, определившей направлением главного удара Кавказ, в новой директиве ставились две равновеликие задачи: группе армий «А» предстояло окружить и уничтожить вражеские войска, спасающиеся бегством через реку Дон в районе к югу и юго-востоку от города Ростова-на-Дону.

После их уничтожения южнее Дона главной задачей группы армий «А» становилось овладение всем восточным побережьем Черного моря с целью захвата черноморских портов противника и разгрома Черноморского флота.

Одновременно другая группа, которую еще предстояло создать за счет объединения всех оставшихся горных и стрелковых дивизий, должна была форсировать Кубань и захватить майкопские и армавирские высоты.

Дальше планировалось овладение районом вокруг Грозного, оседлание Осетинской и Грузинской военных дорог, при особой удаче – и на перевалах. И вперед: вдоль Каспия на Баку!

Наступление на Кавказ отныне называлось «операция «Эдельвейс».

Группе армий «Б» предписывалось форсированно наступать на Сталинград, чтобы, разгромив скопления противника в этом районе, занять сам город, блокировав участки суши между Доном и Волгой. Операция группы армий «Б» получила кодовое название «Цапля».

Слушая Йодля, Гитлер удовлетворенно барабанил костяшками пальцев по столу.

– Я рад, – сказал он Йодлю, – что вы, в отличие от Гальдера, разделяете мои представления относительно целей этой войны и методов ее ведения. Только слепой может не видеть, что русская армия на грани коллапса! А наши генералы в своем словоблудии стараются перещеголять афоризмы Ларошфуко и басни Лафонтена! Вы еще не слышали, что изрек на досуге генерал-полковник Гот? «Мы переоцениваем силы русских на фронте, но неизменно недооцениваем их резервы». Как вам этот кунштюк, Йодль?! Не кажется ли вам, что во главе наших армий стоят краснобаи?! Что за винегрет у них в головах! О каких резервах русских кричит Гот? Что он, шайсе, имеет в виду! Несколько краснознаменных дивизий в последний момент в отчаяньи переброшенных Сталиным с Дальнего Востока? Не спорю, они… в некотором роде спасли Советы под Москвой. Но почти все полегли потом под Харьковом! Мне докладывали, что под Москвой русские бросали в бой даже курсантов военных академий! Верьте мне, Йодль, Сталин никогда не снимет то немногое, что у него осталось для прикрытия Москвы, которую мы можем атаковать в любой момент! А других резервов у него нет и быть не может! Да и чего стоит армия, миллионами сдающаяся в плен! У Сталина больше нет боеспособных кадровых войск. Дальний Восток мертв. Или вы считаете, что с одной овцы можно содрать шкуру дважды?! Добровольцы и какие-то там дикие азиатские дивизии не в счет! Времена татаро-монголов давно прошли! Йодль, я еще раз советую всем вам зарубить себе на носу то, что я уже однажды предрек: мы возьмем Сталинград и Баку в один день! И вы первый сообщите мне об этом!

Генерал-лейтенант Йодль старался не смотреть на разбушевавшегося фюрера. По всему, у того снова разыгрался приступ жесточайшей эйфории. Смотреть на это было невыносимо, и даже «вернейший генерал» в сердцах подумал: «Да-а… жаль, но болезнь не пошла ему на пользу!»

Сейчас, стоя перед Гитлером в его рабочем кабинете, он покусывал пересохшие губы и тупо молчал. Говорить было бесполезно, а после стычки фюрера с Гальдером и чревато! Даже для него!

Да и как объяснить бывшему ефрейтору Первой мировой и при том при всем вождю всех немцев, уже одним мановением руки покорившему почти всю Европу и огромный кусок европейской части России, что сейчас на фронте творится нечто невероятное?!

Какой-то зловещий саспенс, когда волна, несущая твой корабль в ужасный шторм к спасительному берегу, на самом деле несет его на смертельные рифы. И самое страшное, что, кажется, все уже предрешено. После Миллерово ни одного серьезного окружения русских войск!

Русские продолжают отступать, не неся значительных потерь. Немцы захватывают пустые пространства, фактически без соприкосновения с противником. Пара перевернутых подвод, да конские трупы, да взорванные колодцы – вот и все, что встречается им на пути!

Чем ближе Кавказ, тем все эфемернее становится связь между отдельными полками и дивизиями. Иногда только клубы пыли на горизонте обозначают смежные колонны войск на флангах.

Теперь уже даже слепому – да всем, кроме фюрера! – было очевидно, что русский Генштаб сумел убедить Сталина отказаться от доктрины «ни шагу назад!» и в будущем гигантские котлы сорок первого с миллионами пленных исключены. А значит, постоянно ускользающий враг всегда будет впереди, и сколько бы немцы ни отхватывали этой выжженной кровавым солнцем степи, он будет так же неуловим, боеспособен и ужасен, как волк-оборотень – «Вервольф».

Йодлю до чертиков хотелось сказать обо всем этом фюреру, да просто выпалить ему все это прямо в лицо! Но он знал, что похожее и в весьма бесцеремонной форме уже высказал ему Гальдер.

– Вы лжете, Гальдер! – истерично крикнул тогда начальнику Генштаба фюрер.

– Вы лжете, Йодль! – точно так же крикнет он ему сейчас.

И Йодль только покорно кивнул головой.

Вдохновленный молчаливым согласием Йодля, Гитлер по-наполеоновски прикрыл ладонью глаза, на секунду задумался, словно прозревая туманное будущее, и вдруг, оторвав руку от лица, резко выбросил ее вперед.

– Йодль! Я уже не раз говорил, что всю ответственность за эту войну перед богом и немецким народом я беру на себя! У вас не должно быть никаких комплексов! Никаких сомнений! Вы все тут ни при чем! На ваши плечи ляжет только легкое бремя победы! А на мои…

Брови Гитлера тяжело сомкнулись, серое одутловатое лицо на миг показалось Йодлю стальным.

– У меня есть две возможности: либо успешно осуществить мои планы, либо проиграть. Если я выиграю, я стану одним из величайших людей в истории. Если проиграю…

Гитлер величественно вскинул голову, оставив незаконченной, быть может, самую сакраментальную для него мысль. В первую секунду Йодль был потрясен такой чудовищной откровенностью вождя. Но уже во вторую вдруг вспомнил, что нечто подобное Гитлер уже говорил, кажется, Шпееру в Оберзальцберге после рандеву с кардиналом Раульхабером. Кажется, Шпеер даже рассказал об этом при встрече с ним и Кейтелем. А может, это разнес по свету кто-то из друзей Шпеера.

Едва ли и сам фюрер, сказав столь исторические слова, не был заинтересован, чтобы они стали достоянием широкой общественности и были увековечены! Как бы то ни было, но теперь Йодль отчетливо, как перед смертью, вспомнил недосказанные слова фюрера.

– Если я проиграю… – он долго тянул тогда паузу, как будто боялся произнести неизбежное, – то буду проклят, презираем и осужден.