Александр Тавровский - Герр Вольф

– Беренброк, в вас удивительно воплощены черты истинного арийца: безупречная внешность и стальной нордический характер! Скажите, у вас никогда не было желания сражаться с врагами рейха в рядах СС? Если вы не против, я лично поговорю с рейхсфюрером Гиммлером. Такие парни ему очень нужны!

И тут впервые за все время встречи Беренброк отчетливо покраснел и растерянно уставился глазами в пол.

– Мой фюрер, – мучительно выдавил он, – я не достоин служить в СС…

– Дорогой Беренброк! – горячо возразил ему Гитлер. – С чего вы это взяли? Излишняя скромность не к лицу молодому викингу! Если бы наши героические предки были такими же скромными, как вы, они бы ни за что не уложили в Тевтобургском лесу три отборнейших римских легиона! Я лично готов дать вам рекомендацию! Какие у вас, немецкого аса, сбившего сто вражеских самолетов и как две капли воды похожего на арийца, могут быть основания не состоять в национал-социалистской партии?! Когда сам фюрер ручается за вашу благонадежность! Говорите прямо, что вы так засмущались, как… беременная барышня?

– Мой фюрер, – уже твердо отрапортовал Беренброк, его глаза налились ожесточением и безрассудной верой в себя, которая отличала его в бою, – я не могу быть солдатом СС или членом НСДАП, потому что моя мать русская и я сам родился в России.

На секунду Гитлер вспомнил свой недавний разговор с Гиммлером и свои слова насчет «изъянов у товарищей по партии с точки зрения арийской теории». Он тяжело вздохнул, сокрушенно покачал головой… И в это время прозвучал колокол, приглашая к совместному ужину.

– Ладно, – подчиняясь законам гостеприимства, заговорщицки усмехнулся он, – будем считать, что я этого не слышал. Тем более что мне об этом и не доложили. Очевидно, господин Белов не счел этот… хм… нюанс в биографии нашего героя относящимся к совершенному им подвигу. Надеюсь, Беренброк, ваше… э-э… так сказать, досадное двойственное происхождение не помешает вам бить русских в воздухе так же однозначно беспощадно, как сейчас! Тогда и у нас не будет повода впредь вспоминать, кто, где и благодаря кому родился.

И, потрепав по плечу вконец расстроенного Беренброка, уже совсем радушно произнес:

– А теперь, господа, прошу разделить со мной скромную вечернюю трапезу! Как говорят русские: что бог послал! За ужином и расскажете нам о тех кунштюках, которые вы проделываете в небе. Мне доложили, Беренброк, что вы изобрели какую-то специальную методу истребления русских асов! За мной, господа! Смелее!

Всей компанией прошли в столовую. У входа два солдата приняли фуражки и ремни. В столовой уже сидели человек двенадцать. Все офицеры, кроме Гитлера, в белых кителях.

На столе холодная закуска и пиво. На десерт яблоки, груши и апельсины. Во время еды разговаривали мало. Гитлер напомнил об особой методе Беренброка. Тот, на этот раз безо всякого энтузиазма, пояснил:

– Я никогда не спешу нападать на противника. Спокойно выбираю самого слабого, отбиваю его от стада, потом круто падаю вниз и выхожу ему в хвост… Если кто-то приходит к нему на помощь, точно так же расправляюсь и с ним. Все предельно просто… Кто-то сказал, что у англичан, – летчиков-асов – как вшивых собак, потому что их летчики бессовестно врут, а практика такая, что достаточно сообщить о сбитом самолете – и тебе его без проверки засчитывают…

– Ничего странного! – перебил говорящего Гитлер. – Когда во главе нации стоит такой патологический лжец, как Черчилль, асы плодятся, как гигантские кролики у Гиммлера!

Никто даже не улыбнулся. Все, кроме Гитлера, шутить и смеяться над рейхсфюрером считали неуместным.

А Гитлер время от времени поощрительно поглядывал на Беренброка. Но в окружении столь сиятельных особ летчики чувствовали себя скованно, почти ничего не пили и если и притрагивались к еде, то, скорее, из приличия.

Собравшиеся шутили, что герои вовсе не похожи на своего бравого, могучего главнокомандующего, на что Геринг, присутствовавший на ужине, безапелляционно захохотал:

– Мои орлы – не балеринки Винницкого театра, чтобы порхать, как бабочки, и всех веселить! Хотя… – Геринг богатырским глотком осушил кружку холодного пива, – по воздуху летают ничуть не хуже!

Все коротко рассмеялись и до конца ужина больше никто не проронил ни слова.

Первым из-за стола встал Гитлер и пригласил летчиков на просмотр последнего выпуска киножурнала. Кинозал находился рядом со столовой.

За секунду до того, как погас свет, Беренброк опытным глазом «засек» в кинозале двух пожилых дам.

– Машинистки-стенографистки, – разочарованно подумал он. – Могли бы для фюрера найти и помоложе!

В этот вечер киножурнал не принес никаких сюрпризов, и Гитлер остался спокоен. После просмотра он наскоро распрощался с героями дня и ушел к себе. А генерал-полковник Йодль зазвал их обратно в столовую выпить по бокалу шампанского.

В последнее время этот генштабист редко пребывал в хорошем настроении. Фюрер все дальше оттеснял его от дел, и Йодлю казалось, что еще немного – и тот обеими ногами наступит на его тень.

Несколько шокированный откровенно варварской политикой правящей партии, СС и вождя Германии, а еще больше его абсолютной некомпетентностью в военных вопросах при колоссальных амбициях, он все же сумел убедить себя, что солдат не несет ответственности за политиков, его задача – честно выполнять свой долг перед родиной и фюрером, с которыми он связан присягой. И если даже Гитлеру будет суждено похоронить себя под руинами рейха и своих надежд, пусть его за это проклянут все, но не он, Йодль.

Через полчаса Беренброк и Какель покинули гостеприимный чертог Гитлера. Ночевали они снова в поезде Галланда, а в восемь утра в новой офицерской униформе, с орденом Дубовой ветви к Рыцарскому кресту Железного креста лейтенант Франц Беренброк первым же транспортным самолетом вылетел в Берлин в заслуженный отпуск.

А Гитлер, вернувшись к себе, сказал помогавшему ему раздеться Линге:

– Знаешь, дружище, я сегодня награждал Железным крестом совсем юного чистокровного арийца!

И, тяжело задышав, добавил:

– И этот чистокровный ариец мне говорит: «Мой фюрер, у меня мать русская, а сам я родился в России». Линге, как прикажешь дальше жить?! А если бы этот белокурый шайскерл мне сказал, что мать у него еврейка?! Линге, что я в таком случае должен был делать?! Продолжать прикреплять к его груди Железный крест? Или сразу приказать его расстрелять? Или, – голова фюрера дернулась, как в эпилептическом припадке, он противно захрустел пальцами рук, – или прикрепить к его груди крест, а потом приказать содрать с него шкуру живьем?! Линге, ведь если он завтра попадет в плен к русским, ты думаешь, в нем не взыграет кровь его матери и он легко не предаст Германию? Боже, с каким нечистокровным народом провидение назначило меня строить великий Третий рейх! Неужели когда-нибудь… в самый последний момент моей жизни… на руинах моей славы я вынужден буду признать… что немцы оказались недостойны своей великой миссии! Что они оказались недостойны меня!