Савва Дангулов - Дипломаты

«Возможно, Гофман спрашивал искренне, в конце концов он серьезно верит, что такого желания у русской делегации прежде не было», — думал Белодед.

— Это будет в не меньшей степени зависеть и от делегации германской.

— Каким образом, господин Белодед? — Жесткие, с проседью брови Гофмана приподнялись.

Белодед может подумать ненароком, что поводья арабского скакуна, который мчал Гофмана по улицам Бреста, сейчас не у Гофмана, а у Петра. Нет, не надо натягивать поводья и осаживать коня. Лучше отпустить посвободнее и дать скакуну волю.

— Не скрою, господин Гофман, до нас дошли слухи, что завтра на стол будет положен договор, который… — В наступившей тишине Петр все еще слышал цокот копыт и поскрипывание седла.

— Да, да, господин Белодед. — Конь шел такой бодрой рысью, что Гофману стоило труда перевести дух.

— Будет положен договор, который не совсем тождествен прежнему тексту, — сказал Петр, прослаивая каждое слово молчанием: такое впечатление, что скакун перешел с рыси на галоп.

— Не значит ли это, что русская делегация готовится в очередной раз хлопнуть дверью?

Наверно, настало время сказать все, о чем наказывал Чичерин накануне.

Петр говорил и время от времени поглядывал в окно. Там был виден Западный Буг, замерзший и припорошенный снежком у берегов, свободный ото льда и черный посередине. Реку охватили перелески, такие же, как февральская вода, черные и бездонно-дремучие. Необъяснимо, но один вид реки, большой и спокойной, внушал Петру ощущение уверенности. Россия исстрадалась по миру, для нее сегодня нет желания насущнее. Но Россия не хочет мира любой ценой.

— Вы верите, что новая русская армия, набор который вы объявили, охранит революцию?

— Верю, господин Гофман.

Кажется, конь перешел на легкую рысь — дыхание генерала улеглось, он почти спокоен.

— На что опирается ваша вера, господин Белодед? Поймите, для меня это вопрос профессиональный.

— Простите, господин генерал, но это будет армия, на которую не распространяются ни ваш опыт, ни ваши познания.

— Что же это будет за армия, даже любопытно? — спросил Гофман спокойно — конь сменил легкую рысь на шаг, ритмичное дыхание генерала было едва уловимо.

— Это будет армия, которая впервые осознает, во имя какой цели она собой жертвует, — сказал Петр.

Гофман всплеснул руками, и сердце вновь загудело — конь мчал галопом по Бресту, казалось, кованые копыта коня падают на сухой булыжник.

— Это ваше личное мнение, господин Белодед?

— Абсолютно, господин генерал.

— Но, как всякое мнение официального лица, око не может быть только личным?

— Личное, господин генерал.

Гофман взглянул в окно, взглянул на миг и словно отпрянул: черная вода, черный лес, едва ли не черное небо.

— Господин Белодед, вам известен новый проект договора?

— Нет, я могу о нем лишь догадываться.

Гофман взял перчатки и положил на стул подле себя.

— Я сейчас не хочу знать, — он подчеркнул «сейчас», — как примет его русская делегация завтра. — Он протянул руку к стулу и потрогал перчатки — руки должны были что-то делать. — Но хочу сказать вам, — он сделал паузу и внимательно посмотрел на Белодеда, — если немецкие условия будут отвергнуты, это грозит России…

— Чем это грозит России? — спросил Петр.

Гофман пододвинул к себе маленький атлас в синем переплете — чудесное мюнхенское издание, которым так гордятся немцы.

— Господин Белодед, не хочу скрывать, положение дел на вашем фронте нам известно не хуже, чем вам. — Он раскрыл атлас и протянул руку к лупе. Петр подумал: сейчас возьмет лупу и опять станет похож на Королева. Поистине, все злое оборачивалось для Петра лицом и сутью Королева. Но Гофман так и не дотянулся до лупы. — Ваши солдаты покинули окопы и разошлись по домам. Я скажу больше: фронт фактически рухнул и нам ничто не противостоит. Неужели все это вам не ясно?

Петр понимал, в словах Гофмана есть своя логика. Однако обнаруживать это или тем более подтверждать не имело смысла.

— Вы говорите так, будто бы успехи вашей армии вам неприятны даже больше, чем мне, — рассмеялся Петр.

— По-своему вы правы, — произнес Гофман, искоса глядя на Петра, смех Петра встревожил и смутил его. — Не то чтобы нас огорчили или огорчат эти успехи. Не скрою, стратегически большое наступление в России сулит нам свои выгоды, но плох тот военачальник, который до того, как бросить в огонь солдат, не попытается достичь тех же целей путем бескровным.

— А мне говорили, что идею Бреста поддерживает господин министр Кюльман? — заметил Белодед таким тоном, будто только эта фраза и была способна продолжить разговор.

Верхняя губа генерала скептически приподнялась:

— Вы предполагаете, что идею Бреста поддерживает только господин статс-секретарь?

Вопрос, который он сейчас задаст Гофману. подумал Петр, должен начисто лишить того возможности маневра.

— Простите, разве у вас с господином статс-секретарем Кюльманом один взгляд на Брест? — спросил Петр.

— И вы в плену этой нехитрой азбуки: Кюльман — миротворец, Гофман — милитарист. Все гораздо сложнее.

— В каком смысле, господин генерал?

— Если решение принято, оно отражает точку зрения статс-секретаря в такой же мере, как и мою. Все остальное история, ее место в мемуарах.

— Ну что ж, главное, чтобы ответ был, а ждать мы умеем — нас хватит, господин генерал.

— Ждите, господин Белодед, мы хотим мира не в меньшей мере, чем вы.

— Тем более, что у вас нет тылов, какие вы хотели бы иметь, — заметил Петр, улыбаясь, и быстро взглянул на Гофмана — эта фраза была откровенно грубой, но в разговоре с таким человеком, как Гофман, могла быть уместной вполне.

Гофман взял перчатки, хлопнул ими по колену.

— Наши тылы благополучны, по крайней мере, настолько, чтобы воевать не оглядываясь.

— Тыл германский и… европейской?

Гофман не удержал вздоха — этот русский был похож на того тибетского исцелителя, которого Гофман однажды видел в Японии, тибетец безупречно знал географию тела, он мог оперировать иглой с завязанными глазами, острие безошибочно находило нужный нерв.

— Вы хотите сказать, у вас одна фронт, а у нас два? — Гофман воспринял безбоязненную прямоту, с которой произнес свою фразу Петр.

— Это вы и без меня знаете, — заметил Белодед.

Гофман начал натягивать перчатки.

— Тем более нам надлежит действовать, если условия не будут приняты. — Он оперся о стол. — Мы вынуждены будем действовать, — уточнил он. — Вынуждены… и не делаем из этого секрета.

Гофман все еще стоял, уперев сильные руки в стол — не будь стола, рухнул бы.

— Не скрою, что по-человечески меня волнует вопрос, что произошло с господином Троцким десятого февраля, — он помолчал, очевидно, подыскивая нужное слово, чтобы уточнить мысль. — Какая мысль владела им, какой план он хотел построить?