Олег Мазурин - Золотой ангел

Кроме офицеров в первом бараке было немало бывших солдат и матросов. Около тридцати человек. К офицерам примыкали и два поляка с опытом боевых действий – Янек Сташинский и Антон Юзевский. Все они и составляли костяк первого барака. У Юзевского на лице присутствовала особенная примета: шрам от сабельного удара. Они участвовали в восстании в 1794 году в Польше под руководством Тадеуша Костюшко. За это и попали на Нерчинский рудник. Но не стерпели поляки тяжелых условий и сбежали с рудника. Их через две недели поймали, били кнутами и снова упекли, но уже на вечную каторгу, теперь уже в Стретенск. Остальных польских мятежников в 1796 освободил Павел I. Амнистия по злой иронии судьбы не коснулась только Юзевского и Сташинского – ведь они были беглыми и, следовательно, особо опасными заключенными. Вот им действительно не повезло!

С прибытием Алабина Совет барака из четырех человек (Окунев, Кислицин, Сташинский и Юзевский) превратился в Совет Пяти. Причем, господа, выслушав героическую биографию из уст самого Алабина, безоговорочно сделали поручика своим верховным главнокомандующим, чему Дмитрий не возражал.

В другом бараке главенствовал Михайло Лукин – бывший атаман разбойников, промышлявшего лет пять назад в Енисейской губернии, и его помощник Ефим Кручина.

Лукин – громила с порванными ноздрями и недюжинной силой внушал всем страх, даже надзирателям. Поэтому ему даже на ночь не снимали ножные кандалы. Чтобы ненароком не сбежал.

Алабин пока еще не знал всех заключенных, особенно со второго барака, того же Лукина и Кручину, но постепенно начал привыкать к тюремной жизни.

Первые дни каторги для Алабина выдались непростые: поручика и весь первый барак заставили засыпать песком овраг, образовавшийся от прежних разработок. Трудились каторжане иногда и на ветру, и при дожде. Чтобы не промокнуть насквозь заключенные сами сделали навес от дождя. Во время работы в солнечные и жаркие дни в воздухе летало много пыли и песка. Трудно было дышать. Тогда ссыльные платками закрывали рот и нос и дышали через них. И молили о дожде, чтобы тот немного прибил пыль и освежил гнетущий воздух.

После того как овраг засыпали Алабина и его товарищей отправили на серебреные рудники. Работа была явно не из легких. Кому-то давали в руки кирки и молоты – и те и спускались в забой и принимались добывать руду. Другим арестантам давали лопаты – и эти каторжники начинали грузить добытое сырье на носилки. А третьим доставались носилки или тачки – эти узники уже носили руду к большим, запряженными ломовыми лошадьми телегам, где кучерами являлись наемные крестьяне. Эти крестьяне отвозили руду на Стретенский сереброплавильный завод. Комендант каждый день производил ротацию заключенных, поэтому Дмитрий всего лишь за неделю своего пребывания на каторжных работах перепробовал все специальности. От простого носильщика руды до героического забойщика.

Распорядок дня в каземате был таков. Подъем в семь утра. Приведение себя в порядок. Завтрак – в полвосьмого. В восемь часов заковывали в ножные кандалы – и пешком на работу, до карьера. И практически в любую погоду и время года в сопровождении конных казаков и солдат. В девять ровно каторжане начинали свой нелегкий труд. Обед – в час после полудня. Его привозили на телеге в баках прямо на рудники один повар и двое солдат. В шесть часов после полудня – ссыльных вели обратно в барак. В семь вечера – ужин. Далее – свободное время. В десять – отбой. На ночь с каторжников снимали кандалы, чтобы ноги многострадальных арестантов немного отдохнули.

Воскресенье для арестантов считалось выходным днем. Были некоторые ограничения на работу. Не велено было посылать ссыльных на работу в сильные затяжные ливни, сильные ураганы и сильные морозы.

Все службы кроме обедни совершались в каземате священником, назначенным состоять при арестантах. За особые заслуги в воскресенье и праздничные дни разрешали по пять человек в сопровождении казаков посещать главную церковь города. Также в выходные каторжане небольшими партиями по очереди мылись в тюремной бане. Досуг ссыльные проводили по-разному. Кто-то спал, кто-то играл в карты или шахматы, а кто-то мастерил поделки-игрушки.

Офицеры-арестанты чтобы умственно не «зачахнуть», выписывали на острог книги, газеты и журналы, и в том числе из-за границы. Все печатные издания свозились в дом коменданта. Тот писал на них короткое слово-разрешение: «Читал». Хорошо если это была книга на русском языке, для коменданта не составляло труда понять ее содержание, но если она оказывалась на каком-нибудь европейском языке, то для коменданта, плохо знающего иностранные языки, наступало полное мучение. Не имея способностей понять, о чем она, старик каждый раз решал для себя одну и ту же дилемму: допустить книгу к прочтению в барак № 1 или нет. Преодолевая свою совесть, он первое время он ставил все ту же рецензию: «Читал». Но потом совесть его окончательно заела, и он начал писать на изданиях, как иностранных, так и русских, уже другое, но более точное слово: «Свидетельствовал».

Как бы то это ни было, но чиновничье невежество лишь играло на руку господам офицеру и Алабину. Можно было выписывать журнал или книгу любого содержания, даже крамольного. Все равно комендант не осилит содержание заморских книжек и разрешит передать литературу арестантам. За что офицеры его мысленно благодарили.

Летом было еще терпимо работать на руднике, и Алабин делился с Кислициным своими радостными наблюдениями.

– Я полагал, Сергей Сергеевич, что здесь вообще нет лета, и снег лежит в любое время года. И что кругом вечный холод, вечный лед, вечный мрак. И вековое безмолвие. Одним словом, заснеженный край света, ледовая Тмутаракань. И что я вижу сейчас: здесь восхитительная летняя пора, и такая же, как и везде. И вот допустим сегодня восхитительная погода. Солнце ярко, небо сине, травка изумрудна…

– Да, вы правы, Дмитрий Михайлович, сибирское лето ни в чем не уступает европейскому, здесь в Стретенске хорошо в летний период, – соглашался капитан. – Но я радовался бы этой прекрасной погоде вдвойне, а то и втройне, если бы на мне не было кандалов и я был свободным человеком.

– Пожалуй, я с вами соглашусь, капитан…

Но напрасно радовался Алабин. В сентябре уже похолодало, а в октябре ударили ранние морозы. Пошел обильный снег и укутал глубоким белым покрывалом весь город и его окрестности. Работать ссыльнокаторжным стало тяжело. Если летом они стремились работать на свежем воздухе, а не в душном забое, то зимой ситуация резко поменялась. Теперь каторжники стремились любой ценой попасть в теплый забой, а не на морозный воздух. Некоторые из них замерзали, простывали, а потом долго болели и умирали. Вдобавок суровая зима и короткие световые дни нагоняли на уголовников и политических скуку и унынье. Безрадостная и мрачная атмосфера надолго поселилась в их бараках и умах.