Урсула Кох - Розы в снегу

Со времени своего приезда в Виттенберг Катарина жила на Бюргермайстергассе, у городского писаря Райхенбаха, и помогала его жене по хозяйству. Она чувствовала себя дочерью в этой дружной семье. Однако каждый раз, когда девушка выходила в город, ее сердце замирало от страха. А ведь Катарине очень хотелось видеть весну во всем ее многоцветий, вбирать в себя ее ароматы и звуки.

В пойме Эльбы, на заливных лугах, квакали лягушки. Синица тенькала на липе. Вечер был словно специально создан для прогулки. С корзиной в руках — в ней лежало тонкое вышитое белье — Катарина направилась к дому магистра Филиппа Меланхтона.

На девушке было надето простенькое платьице, ткань которого местами протерлась и напоминала паутину. Надо полагать, только поэтому госпожа Меланхтон и подарила его Катарине. Однако вдоль выреза платья — оно было туго зашнуровано, что подчеркивало тонкую талию и полную грудь его новой хозяйки, — сохранилась мастерски выполненная вышивка. Хотя у девушки уже начали отрастать волосы, она по-прежнему носила монашеский чепец, вышитый, к слову сказать, не менее искусно. Сняв его перед сном, Катарина каждый раз осторожно трогала мягкий пушок на голове. Она боялась, что волосы перестанут расти или выпадут. Хотя уже в первые дни госпожа магистерша сказала ей, смеясь:

— Волосы — как трава. Растут себе и растут.

Как всегда держась очень прямо и ничем не выдавая своего страха, Катарина вышла за порог гостеприимного дома Райхенбаха. Она все еще страшилась внимательных взглядов, каждый шаг казался ей шагом в пропасть. К тому же она не знала, куда деть руки. Охотно спрятала бы она их в рукава, но те были слишком узкими. Из-за того что Катарина шла потупившись, она чуть не налетела на пожилого господина, с трудом ковылявшего ей навстречу.

— Что с вами, фрейлейн? — укоризненно покачал головой старичок.

У Катарины не хватило смелости извиниться, и она ускорила шаг. Девушка по-прежнему считала невозможным для себя заговорить с незнакомым мужчиной на улице. А тут еще собачонка с лаем бросилась ей под ноги. Дети прибежали с рыночной площади. Тяжело дыша, Катарина остановилась.

На противоположной стороне улицы прогуливались две разодетые в пух и прах горожанки.

— Вечер добрый, благочестивая фрейлейн! — с издевкой поздоровалась одна. А другая спросила вполголоса:

— Не поздновато ли для прогулки, сестра?

И, тихонько посмеиваясь, горожанки продолжили свой путь.

Катарина покрепче перехватила ручку корзины и посмотрела им вслед. Губы ее сжались. Девушка решительно пошла вперед.

Подойдя к дому Меланхтонов со стороны университета, она заметила, что с противоположной стороны, от ворот Элстертор, к жилищу магистра приближается еще один пешеход. И опять ее сердце учащенно забилось. Это был монах. Высокий, широкоплечий мужчина, облаченный в черную рясу, выглядел посреди улицы как скала. Катарина потупилась и остановилась.

— Я вижу, фрейлейн фон Бора, мы оба идем к нашему другу Меланхтону?

— Пожалуйста, господин доктор, проходите. Я… Мне надо зайти к госпоже Меланхтон… принести ей… принести…

Катарину злило то, что от волнения она заикается. Как бы ей сейчас пригодилась вуаль, под которой можно спрятать лицо!

Меж тем Лютер уже барабанил в дверь. Когда та отворилась, он повернулся к девушке:

— Проходите, фрейлейн… Мы проявим к вам подобающее уважение, — и пропустил Катарину вперед.

Она быстро проследовала за лакеем в комнату для прислуги, а Лютер прошел на жилую половину дома. Оттуда вскоре послышались смех и громкие голоса. Четверо или пятеро мужчин, а также госпожа Меланхтон собрались за столом. Немного погодя они пригласили Катарину и дружески ее поприветствовали.

— Дорогой Иеронимус, позволь представить тебе Катарину фон Бора, одну из девяти монашенок, в освобождении коих господин доктор принимал самое живое участие, — обратился хозяин дома к своему собеседнику, молодому человеку с длинными русыми кудрями до плеч. На шее юноши блестела золотая цепь; его камзол был украшен богатой вышивкой. Молодой человек окинул Катарину внимательным взглядом.

— Вот тебе еще один грех папистов: [17] Паписты — католики. прекрасных, благородных девушек они прячут от мужчин за стенами монастырей! — друг Меланхтона, Камерариус, сделал широкий жест рукой, как будто бросал обвинение в лицо самому римскому папе.

Катарина стояла молча.

— Видишь, друг мой, она еще не научилась фривольным речам, — продолжал Камерариус, — потому и разнеслась о ней молва, как о святой. Студенты прозвали ее «Катарина из Сиены» [18] Студенты сравнивают Катарину со святой Екатериной Сиенской (1347-1380), одной из женщин — учителей церкви. .

— Уж сколько раз высокомерие принимали за святость, — с ядовитым смешком встряла в разговор жена Меланхтона. — Фрейлейн — из благородных. Она не станет говорить с кем ни попадя.

В легком сумраке помещения (лишь слабый свет струился из окна) никто не заметил, как вспыхнуло лицо Катарины.

— Я не привыкла к насмешкам, — внезапно вырвалось у нее.

Молодой человек вскочил, взял девушку за руку и склонился перед ней в почтительном поклоне.

— Не сочтите речи этих серьезных мужей за насмешку, Фрейлейн, но примите их как знак уважения. Мы все преклоняемся перед мужеством, которое вы выказали.

И с этими словами он уселся на свое место.

Хозяйка указала Катарине на стоявший в углу стул, и вечерний разговор ученых друзей продолжился.

Весь вечер Катарина не могла отвести взгляда от лица Иеронимуса. Девушке казалось, будто он открыл в ее душе дверь, ведущую в помещение, о котором она даже и не догадывалась и которое до сих пор пребывало в полной темноте.

Два дня спустя по дороге на рынок Катарина опять встретила этого красавца.

Молодой человек поспешил ей навстречу, она же остановилась, как вкопанная, корзина чуть не выпала из ее рук.

— Фрейлейн фон Бора, до чего же приятно встретиться с вами вновь…

Катарина осторожно глянула на него.

— Я тоже рада… — лицо девушки просияло. Испуганная, она опять потупилась.

— Вы идете на рынок?

— Да. Госпожа Райхенбах — она, знаете, мне как мать — попросила купить овощей. Я охотно хожу на рынок, хотя, собственно, это дело служанок. Но они частенько приносят червивую капусту. И еще не распознают, какие фрукты спелые, а какие — нет; ну и позволяют торговцам обсчитывать себя. А я веду счет каждому пфеннигу [19] Пфенниг — самая мелкая немецкая монета. . Райхенбахи были ко мне так добры. И это платье…

— Оно вам очень идет, — заявил Иеронимус, не отрывая взгляда от лица девушки. Его узкие губы под темными усами изогнулись в приветливой улыбке. — И теперь я вижу: вовсе вы не глухонемая, как та святая Катарина из Сиены! По-моему, просто не хватает человека, который смог бы разомкнуть эти прелестные уста!