Александр Чаковский - Неоконченный портрет. Книга 2

— Да! — откликнулся президент.

Дверь открылась, и в комнату вошел Уильям Хассетт с неизменной папкой в руках.

— Что у тебя, Билл? — спросил Рузвельт.

— Ваша речь, сэр, — сказал Хассетт, подходя к креслу и протягивая папку.

— Более подходящего времени ты не мог найти? — проворчал президент.

— Вы же сами мне сказали, сэр... — начал было секретарь, но Рузвельт прервал его:

— Да, да, ты прав.

Он вспомнил, что за обедом велел Хассетту принести речь, как только она будет перепечатана. Увидев, что секретарь собирается уйти, он остановил его словами:

— Подожди, Билл. Я прочту речь при тебе.

Рузвельт раскрыл папку... Но напечатанных на машинке строчек он не видел. Вместо них перед его глазами всплывали другие строки, те самые:

«МЭДЖИК СООБЩАЕТ, ЧТО ЯПОНЦЫ НАМЕРЕНЫ ПЕРЕБРОСИТЬ БОЛЬШИЕ СОЕДИНЕНИЯ ВОЙСК ИЗ МАНЬЧЖУРИИ НА ТИХООКЕАНСКИЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ...»

Президент перевернул страницу, потом вторую, третью, но ему казалось, что он читает и перечитывает все ту же убийственную шифровку: «МЭДЖИК СООБЩАЕТ...»

Резким движением он захлопнул папку. Потом сказал:

— По-моему, все в порядке, Билл. Все замечания должным образом учтены. Послезавтра я выступлю с этой речью. Договорись с ребятами на радио. И уточни час, когда они приедут сюда. А пока можешь идти.

Хассетт ушел. А строки шифрограммы Маршалла по-прежнему стояли перед глазами президента. Он снова — в который уже раз сегодня! — мысленно произнес: «Неужели Сталин обманул меня? Обманул, несмотря на то что дал твердое обещание?..»

В памяти стали всплывать сцены долгого пути в Крым.

Мальта, порт Валлетта. Здесь завершился морской этап путешествия в Ялту. С борта «Куинси» президент увидел Черчилля в военно-морской форме. Тот стоял на палубе английского крейсера «Орион» и размахивал в воздухе синей фуражкой.

Вскоре на борт «Куинси» поднялись Стеттиниус, Гарриман и Гопкинс.

В тот же день начальники штабов и другие высшие офицеры, сопровождавшие Рузвельта и Черчилля, начали свои совещания в каюте президента. На повестке дня было немало вопросов — англо-американские войска и Красная Армия с боями продвигались навстречу друг другу.

Рузвельт знал, что ему предстоит еще далекий путь, но это его не пугало. Президента вдохновляла надежда, что скоро, очень скоро он услышит от Сталина подтверждение тегеранского обещания. Может быть, ему удастся уговорить советского лидера снять требования, которые так упорно отстаивал Громыко в Думбартон-Оксе. Безопасность полета? Все мыслимые меры для ее обеспечения были приняты. Президент знал, что американские истребители поднимутся с мальтийского аэродрома вслед за «Священной коровой», чтобы конвоировать ее, и что в Эгейском и Черном морях курсируют военные корабли на случай вынужденной посадки.

«Кто летел вместе со мной в самолете?» — вспоминал сейчас президент. Он насчитал восемь человек: Анна, адмирал Леги, Росс Макинтайр, адмирал Браун, генерал Уотсон, Говард Брюнн, Майк Рилли и Артур Приттиман.

Когда «Священная корова» пошла на посадку в Саки, Рузвельт подумал: «Интересно, придет ли ко мне Сталин в первый же день, как тогда, в Тегеране?..»

Нет, Сталин не пришел и не мог прийти. Президент и английский премьер прибыли в Ялту третьего февраля. А Сталин только на другой день, четвертого. На аэродроме Майк Рилли сказал Рузвельту, что американской делегации предоставлен самый лучший из трех дворцов — Ливадийский, и для удобства президента все заседания решено проводить в этом же дворце. Нет, нет, Рилли сказал это потом, в машине, когда они уже подъезжали к Ялте...

А сейчас президент вспомнил, как в маленькой кабинке лифта, вмонтированного в фюзеляж «Священной коровы», его спускали на землю... Нет, не так. Самолет еще катился по посадочной полосе, когда он спросил адмирала Брауна, прибыл ли Черчилль. Тот ответил, что, согласно сообщению, переданному по радио на борт «Священной коровы», самолет Черчилля должен прибыть минут через пятнадцать — двадцать. Рузвельт решил не спускаться на землю до прилета английского премьера, чтобы не заставлять русских дважды повторять церемонию встречи. Потом пожалел о своем решении: в окно самолета он увидел переминавшегося на снегу Молотова в меховой шапке. На аэродроме, конечно, холодно, а Стеттиниус и Гарриман, стоявшие рядом с русским министром, были довольно легко одеты...

Когда лифт опустил президента на землю, Майк Рилли пересадил его в «джип», который медленно двинулся мимо почетного караула. Черчилль шел рядом с «джипом», держась за металлический поручень. Снова рукопожатия. Слова приветствия, произнесенные Молотовым. Потом грянул американский гимн... Когда замерли последние его звуки, оркестр заиграл «Боже, храни короля», британский гимн. Рузвельт сказал Молотову, что гимн Соединенных Штатов был исполнен с блеском и что в самой Америке его играют гораздо хуже...

А потом?.. Президента вместе с Анной усадили в другую машину — Рузвельт отметил про себя, что это был американский «паккард».

Нескончаемый путь по петлявшей шоссейной дороге. Потом машина промчалась по улицам полуразрушенной Ялты — несмотря на сгущавшиеся сумерки, президент хорошо разглядел силуэты разбомбленных зданий. Вскоре остановились у Ливадийского дворца. Парадная дверь распахнулась, и президента на мгновение ослепил сноп яркого света...

Ах, как это было интересно, когда некоторое время спустя Приттиман возил его в коляске по первому этажу дворца, и президент имел возможность заглянуть в каждую комнату.

Тогда Рузвельт еще не знал, что сотня русских строителей и реставраторов три недели днем и ночью трудились, чтобы отремонтировать дворец, восстановить лепные украшения, расставить прибывшую из Москвы мебель, расчистить ведущие к дворцам дорожки...

— А где расположился наш друг Уинстон? — спросил он Приттимана.

— В имении русского графа... Как же его фамилия?.. Кажется, Ва-рен-зоф.

Эта фамилия ничего не говорила Рузвельту. Она ничего не сказала бы ему, даже если бы Приттиман произнес ее правильно: «Воронцов».

— А русские, Сталин? — спросил президент.

— И это знаю. Дворец «Юсупофф».

Фамилия Юсупова была Рузвельту смутно знакома — да, конечно, кто-то из этих Юсуповых принимал участие в убийстве Распутина...

— Насколько мне известно, сэр, — продолжал Приттиман, — ваша резиденция самая роскошная.

«Боже мой, — на минуту возвращаясь в сегодняшний день, подумал президент, — ведь в Крыму русские окружили меня такой заботой, какой я не видел даже в Америке! А теперь Сталин...» Перед глазами Рузвельта вновь запрыгали строчки: «МЭДЖИК СООБЩАЕТ...»