Валерия Орлова - Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя

Бумаги нигде не было.

— Сашка! — громко позвал Петр. — Бумагу мне и чернила!

Алексашка, заспанный и раздраженный, тотчас однако явился на зов царя. Притащил несколько листов и чернила, как было велено.

Петр кивком головы отослал Сашку.

Долго не мог слов подобрать, сидел, задумавшись, низко наклонил голову над столом. Как открыться? Что сказать Анхен? А может, и не надо этого делать? Может, она уже давно сама все знает и в словах нет нужды?..

Петр вздохнул и вывел на листе первые корявые буквы. Царь никогда не отличался аккуратностью, а сейчас из-за волнения и вовсе клякс понаставил.

«Милый друг, Анхен», — начал он и замер. Что дальше?

— Все мы здесь, слава богу, здоровы. Правда, брюхо немного надуло, но это ничего. Чай, не сахарные. Хочу надеяться, что скучаешь по мне так же сильно, как я по тебе. Однако ж дел здесь хватает.

В общем, письмо получилось длинное, но не совсем такое, как хотел Петр. Не смог он в словах выразить все свои чувства.

Раздраженный неудачей и недовольный, царь вновь улегся в постель.

«Завтра надо гонца отправить…» — подумал он, засыпая.

Путешествие Петра продолжалось. Вскоре до царя стали долетать тревожные слухи с родины. Мол, народ недоволен, власти нет. А еще якобы Монсиха, пока надзора над ней нет, с высокопоставленными немцами и прусаками гуляет.

Петр отмахивался от злого наговора, не верил. Любит его Анхен, любит. Как же ее признания? Однако сердце трепетало, плохое чувство закрадывалось. Может, и правда, променяла Анхен его на какого-нибудь франта? Петр далеко, в чужих землях, а Анна — там, в Москве. Неужто никто ею не прельстится?

В Москве в это время было спокойно. Люди вздохнули с облегчением. Бешеный царь уехал, и некому было издеваться над честными гражданами. А с ним уехал проклятый Лефорт, которого люто ненавидел весь город. Шептали, что он помогает Анке опаивать Петра, а может, и вообще главный в этом заговоре. Поди разбери, что там у этих немцев окаянных творится.

Спокойно-то спокойно, да только недолго продлилось тихое время. Царь, видать, совсем помешался на иноземщине. Постепенно русские дороги наполнились обозами, которые везли инструменты для отделки дерева и железа, изготовленные заграничными мастерами, парусное полотно, ткани, мрамор, тут были даже сушеные крокодилы и чучела. Народ возмутился не на шутку. Что же это делается? Русские с голоду пухнут, а купцы иноземные сундуки да карманы набивают?

Поползли слухи. Одни говорили, что царь Петр — это на самом деле Антихрист, который пришел соблазнять людей русских и ввергнуть всю русскую землю в ад. Другие говорили, что царь Петр вовсе никакой не Антихрист, а жертва заговора еретиков проклятых с Кукуя. А во главе заговора стоят Лефорт и Анна. А потом и вовсе решили, что Петр уже давно сгинул где-то на дороге в Европу, а Лефорт нашел немца, похожего на царя, и теперь строит козни, выдает чужеземца за правителя Всея Руси, сам властвует от его имени.

Чего только не рассказывали!

В некоторых городах поднялся мятеж. Вновь вспомнили времена, когда на троне сидела Софья. Стрельцы тайком возили ей в монастырь письма, а затем доставляли ответы. Куда, к кому — никто толком не знал. Все было скрыто. Застарелое зло подняло голову. Софья, точно черная птица, посаженная в клетку, вновь подняла голову, ощутив слабость своего давнего врага.

Петр, прослышав о беспорядках и смуте, вскоре вернулся в Москву. Выяснилось, что бояре совсем заворовались, казна пуста, вокруг невежество и голод.

— Да… — протянул Петр, задумчиво глядя на город. — Не с Азова надо было начинать. С Москвы.

Стрельцов, которые были уличены в связи с Софьей, были посажены под арест. Несколько месяцев продолжались пытки и казни. Кому-то отрубили голову, кого-то высекли. От ответа никто не ушел.

Никогда еще Петра не видели таким спокойным, и в то же время все чувствовали: изменился царь. Больше не рубил сплеча, не действовал слепо, но продумывал каждый свой шаг. В глазах затаилась лютая злоба, взгляд стал еще темнее и опаснее. Повзрослел волк.

Весной болезнь свалила Лефорта, давнего друга и советника Петра. Сначала начал кашлять, грудь сдавило болью. Лефорт слег. За ним ухаживали жена и Анна, Петра в это время в Москве не было. Укатил в Воронеж — корпеть над чертежами да суда строить.

Лефорт мучился с неделю, а затем прохладной ночью тихо испустил дух.

Дворец его тоже словно умер. Не слышалось больше громких голосов, не было подготовки к очередному застолью.

Раздавался лишь тихий плач жены и Анны.

А народ радовался. Издох наконец черт окаянный. Довольно попил кровушки русского народа. Не будет больше издевательств и унижений.

Вскоре приехал Петр. Он покинул Воронеж сразу же, как только получил письмо с известием. Умер второй человек, который был для него важен. Сначала мать, верная спутница и единственная женщина, которая любила его по-настоящему, а теперь и друг, соратник. Сколько всего они пережили вместе с Лефортом, сколько забав устраивали, сколько дум передумали, и всегда он был рядом с Петром. Всегда был готов подставить плечо в трудную минуту. Даже после неудачи под Азовом только Лефорт смог утешить Петра, вселить в его душу уверенность и надежду на победу. «Действовать надо, — сказал тогда Лефорт, — действовать, а не руками разводить». Простые слова, но подстегнули они царя, и ведь взяли же Азов! Взяли.

Увидев застывшее лицо друга, Петр поразился и испугался. Всегда такой энергичный, Лефорт сейчас напоминал восковую куклу, как будто он никогда и не жил, никогда и не ходил по улицам Москвы. Петр вздохнул. И почему должен был оставить его лучший из людей?

На пороге дома он увидел жену Лефорта и молча обнял ее и погладил по спине. Женщина тихо всхлипывала.

Петр устроил роскошные похороны, организовал целый парад. Казалось, вся Москва пришла почтить память Лефорта, хотя люди едва ли могли скрыть злорадный блеск глаз. Они были рады, и Петр, хоть и был убит горем, видел это.

«Ну, погодите, нищеброды и бездари, вы у меня еще наплачетесь», — гневно думал царь, однако сил наказывать кого-то сейчас не было.

Анна сидела перед зеркалом и с каким-то странным удивлением рассматривала собственное лицо. Кажется, все еще молода и прекрасна. Конечно, не такая, как несколько лет назад. Юношеская стройность и угловатость ушли. Теперь ее лицо покруглело, покрылось естественным румянцем, щечки пополнели. Хрупкие когда-то плечи налились, стали мягкими и округлыми. Стан уже не был так тонок, но приобрел соблазнительные изгибы. Молочно-белая кожа светилась. Движения ее были медленными и изящными.

После возвращения из Голландии Петр приказал возвести дом из кирпича, двухэтажный, просторный. Там и поселилась Анна с престарелой матерью и братом. У каждого были свои покои. Анна завела слуг. Вскоре были выстроены конюшня и беседка, увитая карликовыми розами, с резными скамьями.