Валерия Орлова - Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя

В этот момент в опочивальню без стука, без какого-либо предупреждения, ворвался Петр. Увидев неубранную жену, скривился, подошел ближе, положил руку ей на живот и произнес:

— Ну-ну, хорошо…

И ушел.

Евдокия, чуть не плача, уставилась на закрытую дверь. Руки ее тряслись, на глаза навернулись слезы обиды, ком застрял в горле. Столько времени не видела она мужа, а он даже и не соскучился. Даже не обнял, не поцеловал, не приласкал. Евдокия разрыдалась от безысходности, а Воробьиха в испуге тут же бросилась готовить успокаивающий отвар.

Больше в этот день Петра в Преображенском не видели. Повидав жену, он быстро заглянул к матери, поцеловал ее в щеку и умчался. Знать, в Немецкую слободу поехал.

Сердце Петра было не на месте. Тоска заела. Хотелось увидеть милую Аннушку, заглянуть в ее прекрасные глаза, коснуться чистой, нежной ручки.

Анна завидела Петра еще издалека. Царь, соскочив с лошади, кинулся к ней, заключил ее в медвежьи объятия, словно никогда не собирался отпускать. Так они и стояли некоторое время, затем Анна нежно отстранилась:

— Петруша, что же ты… так рано?

— Пришлось вернуться. Неспокойно нынче. Как же ты поживаешь, милая Аннушка?

Петр заметил, что она как будто похудела, осунулась, лицо утратило румянец, плечи были опущены, в глазах затаилась печаль. Одета она была не яр ко — полная противоположность той девушки, какой ее помнил Петр, чей образ днями носил в своем сердце.

— Отец умер… — тихо сказала Анна. — Похоронили уже. Сиротинушки мы теперь. Остались мать и брат…

Петр снова обнял ее. Затем стал целовать: в щеки, в губы, в нос. Анна мягко оттолкнула царя:

— Что же это, Петруша, на улице средь бела дня… Неприлично.

— Да что неприлично. Все хорошо. Я так соскучился, совсем сердце исстрадалось, от тоски погибаю без тебя, Анхен. Когда же ответ мне дашь?

Анна молча потянула Петра за собой в дом:

— Нехорошо на улице-то. Внутри поговорим.

Петр послушно последовал за ней.

— Ну что же ты, Анхен? — Царь вновь прижал девушку к себе, принялся поглаживать ее спину, ласкать нежную, лебединую шею.

— Нет, Петенька, нельзя. Нельзя, — шептала она, склоняя голову.

— Почему же?

— А потому. Какое будущее нас ждет? Ты — царь, к тому же женатый, скоро и ребеночек родится. А я что? Простая девушка…

— Анна, я люблю тебя…

— Нет, не говори ничего. Пожалуйста, уходи.

Петр застыл, желваки выступили, рот сложился в тонкую полоску.

— Выгоняешь меня? Неужели не чувствуешь, как бьется мое сердце, когда ты рядом, неужели не видишь, как страдаю без тебя, душа моя?

Анна отвернулась и, заламывая руки, отошла от царя подальше.

— Я уже не та веселая девка, какой ты меня запомнил. И я не стану твоей. Никогда! — воскликнула она. — Уходи! Оставь меня!

Петр побелел как полотно. Мышцы лица напряглись, плечи ссутулились. Не сказав больше ни слова, он развернулся и тяжелой поступью направился к двери. Никогда больше он не переступит порог этого дома.

Ночь была темная. Петр был разъярен. Он прекрасно понимал, что когда злость пройдет, в душе останется лишь печаль. Сердце будет саднить. Что он делает неправильно? Почему любезная Анхен не хочет принимать его? Ведь он готов предложить ей все: богатство, связи, защиту, любовь.

Петр вздохнул. Он почувствовал себя усталым и опустошенным. Ему тошно было от всех этих наглых лиц, которые каждый день мелькали перед его глазами. Тошно было от собственной жены. Эта бледная, слабая девушка, которой была Евдокия, когда они только поженились, не привлекала его еще тогда, в самом начале. Теперь же, когда она стала женщиной, более решительной и властной, она и вовсе вызывала у царя отвращение.

Петр нутром чуял, что Евдокия не так проста, как кажется. Лицо ее было невинным, но помысли — грязными. Тайная властолюбица, она его обманет. Слишком хорошо он различал малейшие проявления эмоций в ее глазах.

К тому же слишком уж разными людьми они были. Петр всегда стремился вперед, к прогрессу, она же оставалась прискорбно невежественной, приудерживалась патриархального образа жизни, была чересчур набожна и строго подчинялась домострою. Этот брак не мог быть счастливым.

А еще Петр знал, что Евдокия, как бы тщательно это ни скрывала, ненавидела его мать, Наталью Кирилловну. Сразу после свадьбы между женщинами установились напряженные отношения. Наталья Кирилловна привыкла командовать, а Евдокия подчиняться не хотела, сама мечтала стать хозяйкой. Вскоре ее твердый и властный характер проявил себя во всей красе.

Евдокия прождала мужа до поздней ночи. Уже отчаявшись, проклиная красавицу немку, легла наконец в постель. Долго не могла уснуть: все какие-то ужасы мерещились.

Петр явился часа через два, пьяный и потрепанный. Евдокия молча отвернулась, злясь на мужа и на себя за то, что так любила его, а он относился к ней хуже, чем к последней прачке.

Не раздеваясь, даже не сняв сапоги, Петр упал на кровать, запачкав грязными сапогами белоснежные простыни. Евдокия гневно засопела, но промолчала. Петр что-то промычал и прижал жену к себе. Евдокия попыталась вырваться: противно ей стало от запаха перегара, — да только Петр крепко держал ее. Так и заснул.

Евдокия же не могла найти покоя. Думы ее были черны: проклинала она Монсиху, проклинала Наталью Кирилловну, Петра, собственную глупость и весь белый свет.

Посреди ночи ей стало невыносимо жарко — горячее тело мужа все еще прижимало ее к постели, его теплое дыхание ласкало ей шею. Евдокия боялась пошевелиться и разбудить Петра. А вдруг он разозлится и снова впадет в ярость, что в последнее время случалось с ним все чаще? Под утро Евдокии стало наоборот холодно. Неловко вытянув руку, она нащупала пуховый платок и осторожно прикрылась им.

Тело ее затекло, голова разболелась.

Когда проснулся Петр, Евдокия больше не могла сдержать праведный гнев.

— Что же это делается-то?! — говорила Евдокия. — Петруша, что ж ты творишь? Стыд-то какой! Все на глазах у честного народа происходит. Все знают.

— Что знают-то? — спросил Петр.

— Да про еретичку твою. Монсиху! Девку подзаборную, кабацкую шлюху! — визжала Евдокия.

— Дура, — только и произнес в ответ Петр и ушел.

Больше Евдокия от мужа ничего путного добиться не могла. Поплакала-поплакала, да и позвала Воробьиху, чтобы та погадала ей да порчу сняла, поскольку старуха и это умела.

Смутные времена настали. Народ по углам шептался, что Софья собирает стрельцов и затевает что-то недоброе. Вслух говорить боялись, так как не знали, чего ожидать ни от Софьи, ни от Петра, который мог высечь плетьми за любое вызывающее словцо, а то и вовсе голову отрубить.

Князья и бояре метались между Софьей и царем. Кто же победит? За кем сила останется?