Захария Станку - Босой

– Добрый.

За сосновым столом, точь-в-точь как у писаря Джикэ Стэнеску в Омиде, сидит тщедушный человечек в синем потрепанном костюме, седой и сморщенный, на носу очки, и скребет по бумаге. Даже не поднимает на меня глаз. Привык, должно быть, к разным просителям. Молчит. Тихо – слышен только скрип пера по бумаге. Буквы выводит крупные, разляпистые. Руки у него трясутся – еле с дрожью справляется. Чернила фиолетовые, цвета летучей мыши. Наконец удостаивает меня своим вниманием:

– Чего тебе?

– Работу ищу, господин Ласкэр.

Старик снимает очки, протирает платком, опять водружает на нос. Окидывает меня взглядом с ног до головы и с головы до ног. Близорукие глаза его часто моргают.

– Ты нездешний?

– Нездешний, из Омиды я, это выше по Кэлмэцую.

– Читать умеешь?

– Умею.

– Сколько классов?

– Пять начальной школы.

– Почерк хороший?

– Разборчивый.

– Ну-ка, сядь вот сюда, на стул. Проверим.

Я присаживаюсь, кладу шляпу на колени, беру лист бумаги и ручку. Пишу несколько предложений, протягиваю лист старику. Тот глядит и изрекает приговор:

– М-м-да… почерк вполне разборчивый. Надо поговорить с барином.

Возле конторских книг на столе – колокольчик. Старик дотягивается, берет колокольчик и звонит. Вбегает слуга.

– Здравия желаю, господин Ласкэр, что угодно приказать?

– Отведи-ка этого парнишку на кухню да скажи, что я велел его покормить. Он останется у нас в конторе.

Стало быть, вот оно что: старика зовут господином Ласкэром и, если он позвонит в колокольчик, надо бежать бегом, являться и докладывать: «Здравия желаю, господин Ласкэр, что угодно приказать?»

Работник подталкивает меня к двери, потом ведет к домику в глубине двора. Вводит в комнату.

– Эй, Сафта, дай ему поесть. Чтоб завтра у него достало сил распекать нас на все корки. В контору его берут, к господину Ласкэру. Небось приказчиком будет.

– А может, ему не захочется нас распекать, – возражает Сафта.

Это дородная, необъятных размеров женщина с толстыми, как чурбаки, ногами и огромными грудями. Босая. Ноги в цыпках, пятки потрескались, под кривыми ногтями черно от грязи. Только руки у нее белые. Руками она готовит еду, моет посуду.

– Коли я говорю будет – значит, будет, – стоит на своем работник, – разве Георгиу не такой же был, когда пришел? Как только не лебезил, не раболепничал. Чуть с голоду не подыхал. А теперь вон не только что обругать – арапником запросто перетянет. Господина Ласкэра правая рука.

– А ну, отвяжись от парня, ступай вон.

Работник уходит.

– Ты не бойся, – обращается ко мне Сафта, – Гынжу всегда такой, язык-то без костей. Не слушай его, сердце-то у него доброе. Только очень уж натерпелся, как и все мы тут, в имении.

Она пододвигает мне стул, ставит возле стопки вымытых тарелок большую миску. И до краев наливает в нее фасолевой похлебки. Рядом, на клочок салфетки, кладет большой ломоть мамалыги.

– Ложку сам возьмешь.

Из огромной кучи ложек – штук сто – я выбираю себе одну, вытираю и принимаюсь за еду.

Ем – аж за ушами трещит. Сафта смотрит на меня. Еще подливает фасолевого супа.

– Издалека сам-то?

– Не так чтобы очень. Из Омиды. Только утром из дому вышел.

– И с тех пор ничего не ел?

– Ничего.

– В удачное время попал.

Разговорились. Оказывается, помещик здешний – один из самых богатых в округе. В поместье у него больше сотни работников и еще человек сто охраняет большое озеро возле Дуная и занимается рыболовством. А под горой в овраге раскинул свои шатры цыганский табор. Цыгане обрабатывают часть помещичьих земель. Главная усадьба находится тут, на этом дворе, но есть работа и наверху, в верхней усадьбе.

– Худо, коли тебя пошлют туда. Там, наверху, ни души, безлюдье.

– Господин Ласкэр сказал, что я буду работать в конторе.

– Может, и сказал, да не он здесь решает.

– А кто же?

– Барин.

Сгустились сумерки. В окнах замка горит свет. Наевшись, я бреду по двору, до меня никому нет дела, даже собаки – и те не пристают. Обнюхали и отошли. Опять стучу в дверь к господину Ласкэру.

– Ты поел?

– Поел.

– Сейчас пойду узнаю, можно ли к барину. Ступай за мной!..

Я иду следом за господином Ласкэром. Жду у лестницы. Лестница широкая и высокая. Мраморные ступени. Господин Ласкэр исчез в дверях замка и вскоре воротился назад.

– Прошу. Ноги хорошенько вытри.

Я тщательно вытираю.

Интересно, каков собой помещик?

Прохожу в комнату и нерешительно ступаю по мягкому ковру, утопая своими старыми постолами по самую щиколотку.

Господин Ласкэр, переломившись в пояснице, объясняет помещику в чем дело:

– Пришел в имение примерно час назад. С верховьев Кэлмэцуя, из Омиды. Ищет работу. У него разборчивый почерк, можно бы оставить его в конторе.

Я решаюсь посмотреть помещику в глаза. Это высокий крепкий человек с рыжими, поседевшими на висках волосами. Без бороды и усов. Шея чуть не лопается от жира, лицо лоснится довольством, он свежевыбрит, причесан, напудрен. В правом глазу носит круглое стеклышко – монокль. Вот он заговорил. Напирает на «р» и выражается слегка неправильно, словно думает на другом языке.

– Завтра утром поедешь вместе со мной в усадьбу. Там, наверху, мне нужен человек. Старательный и покорный. Будешь получать еду, кров и десять лей в месяц: плачу по-царски. Проводи его, Ласкэр!

Он и не подумал спросить, как мое имя. Да и я не спешил назваться.

Господин Ласкэр весь дрожит. Наверно, от усталости.

Я желаю барину с моноклем доброй ночи и, не отставая ни на шаг, следую за господином Ласкэром. Выхожу лицом к двери, хотя господин Ласкэр пятится задом. Спускаемся по лестнице; господин Ласкэр шепчет:

– Что ты натворил, несчастный! Повернулся к помещику задом…

– Не сердитесь, господин Ласкэр, я просто не могу задом наперед ходить. Что я, рак?

Господин Ласкэр смотрит на меня с удивлением, криво улыбается:

– А ты не робкого десятка!..

– Не знаю, но если вы так считаете…

– Переночуешь у Сафты.

Работники раскланиваются перед господином Ласкэром еще истовее, чем тот перед помещиком.

– Господин Ласкэр, я хотел у вас спросить.

– О чем еще?

– Как зовут барина?

– Аргир Аризан. Огорчился я, – признается он вдруг.

– Из-за чего же, господин Ласкэр?

– Хотел тебя в конторе оставить. Не справляюсь уже с работой. В который уж раз, когда кто с хорошим почерком придет, пытаюсь у себя в конторе оставить. А хозяин забирает его и отсылает в горы. Не приживаются там люди.

– Отчего это?

– Почем мне знать? Может, надоедает в глуши жить.

– Мне, думаю, не надоест.

– Не говори гоп… Одно знаю – без глаз остался, разбирая конторские бумаги. С меня довольно.

– А барин вас на пенсию не отпускает?