Захария Станку - Босой

– Смотри, сразу возвращайся, расскажешь, что случилось, – просит сестра Евангелина.

– Ладно уж…

– Колокол среди ночи – это не к добру, – вздыхает мама. – Наверно, наводнение. Может, заречье затопило. Мало нам несчастий. Правду говорят люди – беда никогда не приходит одна. А может, война?

– А что это, мам, такое, война? – спрашивает сестренка Елизавета.

– Страшное несчастье, хуже не бывает. Короли и императоры грызутся меж собой из-за богатства, из-за земель и посылают солдат колоть друг друга штыками, рубить саблями, стрелять из ружей, убивать… Хозяева дерутся, а у холопов чубы трещат… Холопов жизни лишают…

Вернулся Ион.

– Ну что там, Ион?

– Караульные заметили, что вода в реке еще прибыла. Затопило все дома вдоль реки. Залило хутор. Снесло мост. А в набат ударили – это чтобы людей разбудить, иначе их во сне затопило бы или под обломками задавило. Я хотел сходить посмотреть. Да отец не пустил. Дал по шее и прогнал домой.

Брат Ион зевает. Раздевается, забирается под одеяло.

– Я-то думал, утонул кто! А никто не утонул…

Отец воротился только днем. Мы уже сидели за столом и грызли вареную кукурузу.

– Беда нагрянула. Вода уже к обочине шоссе подобралась. У Кэрэбаша загон с овцами смыло. У соседей коров унесло. Всего хуже в Виорике. Там плакали и кричали – люди пытались выбраться оттуда в темноте. Мы и хотели бы им помочь, да не добраться до них – не на чем. Теперь, пока светло, попробуем сколотить из досок плот и на нем доплыть до хутора. Многие там на крыши домов залезли с детьми и женами – наверно, через дымовую трубу выбирались…

Я выскальзываю за дверь. Бегу по шпалам на станцию. Кругом, куда ни глянь, одна вода!.. По речке – какая там речка, целый Дунай! – плывут деревья, загоны для птицы, обломки телег и даже крыши домов. Из бурлящего потока выныривают трупы коз, овец, кур – все, что захватила в своем буйном разливе река.

Хутор залило водой. Некоторые из домов разрушены. От других торчат только крыши. Полуодетые жители вместе с детишками собрались на холме, что по ту сторону села. За одну ночь наводнение лишило их крова, хозяйства, скота. Оставило только жизнь.

– Тять, а что с дядюшкой Алисандру?

– Не знаю. По всему видать, вода и до него докатилась. Сегодня узнаем.

Взобравшись на железнодорожную насыпь, взирают на происходящее доктор Ганчу, писарь Стэнеску, поп Буль-бук и жандарм Жувете.

– Надо бы что-то предпринять, – высказывается писарь.

– Я уже предпринял, – отвечает Жувете. – Потребовал от префектуры спасательные лодки.

– А что с ними делать? Разве еще можно что спасти?

– У нас наводнение или нет?

– Наводнение.

– А раз наводнение, стало быть, положены спасательные лодки.

Примар Бубулете тоже тут; вместе с доктором, писарем и жандармом он выполняет свой долг. Сосет сигарету и, пуская из ноздрей дым, бормочет:

– Какое несчастье, господи, какое несчастье!..

Приказчик Опря Кэцуй Стрымбу горько сокрушается – того и гляди сердце разорвется.

– Как жаль, барину нездоровится. Вот бы приехал на коляске полюбоваться с насыпи. Такой красивый разлив в наших краях лишь раз в сто лет и увидишь…

– В самом деле очень жаль, – поддакивает писарь.

И оба хохочут во все горло.

– Гляди-ка! Ты, однако, забавный человек, Стрымбу, весьма забавный… – удивляется поп Бульбук. – Воздастся тебе за это…

– Кто же воздаст-то, батюшка? Разве достанет у кого духу меня хоть пальцем тронуть, не то что воздать по заслугам?

– Достанет, мил человек, достанет…

– Да у кого же, батюшка, у кого достанет-то? Да я его вместе с портками проглочу…

– Да добром воздастся-то, добром…

– Ну, тогда другое дело, батюшка, тогда пускай!

Из затопленного хутора доносятся крики:

– Помогите!

– Спасите!

Мужские и женские голоса полны отчаяния. На время крики стихают, потом раздаются снова:

– Помогите!

– Спасите!

– Помогите!

Крестьяне, собравшись тесной кучкой, взволнованно переговариваются:

– Наверно, водой крышу сорвало и унесло вместе с людьми.

– Худо им приходится.

– Крыша может повалиться, когда вовсе не ждешь. Так по скату в воду и ухнешь.

– А уж очутился в воде – пиши пропало…

– Нам-то что делать, Тицэ Уйе? Так и смотреть, как люди тонут?

– Ночью договорились ведь сделать из досок плот или два.

– А доски откуда взять?

– Со склада на станции.

– Склад-то небось помещичий.

– Нас к нему и близко не подпустят.

– Тогда идем к примару или к писарю!

– Вон они на линии.

Мужики одним махом взобрались на насыпь.

– Господин писарь, с хутора крики слыхать.

– А чего вы хотите? Чтоб там пели? В селе наводнение. Вот они кричат и охают, тут не до песен…

– Там люди тонут, господин примар.

– Ну и что? Вплавь мне их спасать прикажете?

– Этого мы не просим. Мы хотим из досок плот сделать. И на нем доплыть.

– Ну и кто вам запрещает?

– Поговорите с приказчиком Стрымбу. Пусть разрешит взять со склада охапку досок да шапку гвоздей. Как доберемся до хутора, спасем людей, так плот назад разберем и вернем доски.

– Я не могу распоряжаться помещичьим добром. Я примар только в своей примарии, к имуществу помещика никакого отношения не имею.

У писаря чешется язык.

– Плот делать? А зачем? Представители власти уже обо всем позаботились. Из порта Турну запросили спасательные лодки. Прибудут с часовым поездом.

– А до тех пор?

– До тех пор ничего не случится. Если хуторские ночью не утонули, в кромешной тьме, то теперь, среди дня, небось не утонут.

Доктор Ганчу – толстенький, пухленький, с круглым и румяным, как наливное яблочко, лицом – стоит на своих косолапых ножках рядом с попом Томицэ Бульбуком, потирает белые пухлые ручки с коротенькими пальчиками. Глазки его улыбаются. Опря Кэцуй Стрымбу, как только зашла речь о досках с помещичьего строительного склада, насупился да так и застыл с мрачной рожей. Лицо писаря Джикэ Стэнеску по-прежнему желтое, как шафран.

– Братцы, чего мы стоим и просим милости у этих собак? Там, за рекой на хуторе, люди гибнут, а господам представителям власти охота шутки шутить. Найдем доски и в селе. Разберем кровати, у кого есть, и построим плоты.

– Верно, Тицэ, верно!

– Стыдно тебе будет, примар!

– Ох, стыдно, писарь!

– И вам стыдно будет, господин доктор!

– Вот как привлеку вас всех к суду за оскорбление, мамалыжники! – рявкает выведенный из себя жандарм Жувете.

– Иди, привлекай!..

Крестьяне бегут в село. За ними припускаемся и мы, ребятишки. У меня развязывается повязка на шее.

– Дэрие, из тебя картошка сыплется…

– Пусть ее!

Мы мчимся, будто за нами гонятся с палками. Но за нами никто не гонится.

Мужики расходятся по домам, разбирают кровати, выходят, таща на спине доски, складывают их в кучу прямо на дороге.