Захария Станку - Босой

Если бы могла, съела бы ее со всеми потрохами.

– Нет, – словно из глубокой ямы подает голос Унтурика, глядя на дочь со вновь вспыхнувшей злобой. И продолжает: – Она хочет отнять у меня землю, господин судья, выбросить на улицу с голоду подыхать, землю у меня забирает. Не может подождать, пока помру…

– Кто теперь обрабатывает эту землю? – спрашивает судья.

– Я, – отвечает Чокоша.

– А кому идет доход?

– Зерно мне идет, – отвечает Чокоша.

– А матери твоей что? – спрашивает судья.

– Кормежка. Кормлю ее, господин судья.

– И это тебя не устраивает?

– Нет, господин судья.

– Чем же ты недовольна?

– А тем, что земля за мной не записана!.. Мать и не собирается помирать. Вот я и боюсь, как бы она перед смертью землю не продала. Многие возле нее крутятся, охмуряют, чтоб землю заполучить. Вот, например, Ришкэ, наши дальние родственники. Сын Ришкэ ей как-то пакет изюму принес… Наверно, чтоб землю им уступила…

Разбирательство откладывается. Откладывается в который уж раз. Адвокаты в бешенстве.

– Почему опять отложили, господин судья?

– Назначается новый срок для примирения сторон! – объявляет судья.

Писарь Стэнеску записывает в протокол: «Новый срок для примирения сторон…»

Чокоша берет мать под руку. Они выходят из примарии. Идут со двора. Бредут через дорогу, поглядывая направо и налево, не сшибла б какая телега. Добираются до дому. Садятся на завалинку.

– Что тебе поесть дать, мама?

– Молока, да мамалыгу-то разомни как следует…

Авендря храпит. Ицику просыпается и подбрасывает в костер кизяку. Потянуло холодом, просыпаются и остальные.

Мы будим Авендрю, собираем лошадей, развязываем путы, садимся верхом и возвращаемся в село. Авендря насвистывает на ходу.

К обеду разнесся слух, будто в овраге, на бахче, нашли мертвым старшего сына Пэпушоя. У него проломлен висок. В руке он сжимал пистолет.

Новость передавалась из уст в уста:

– Слышали? Этой ночью разбойники убили Кытикэ…

– Сына Пэпушоя убили!..

Такой пошел трезвон, будто колокола звонят. Но это всего-навсего женщины. Жандарм Никулае Мьелушел вместе с писарем, примаром и доктором Ганчу сели в повозку. Лошади помчали их к оврагу… После полудня мертвеца привезли в примарию, положили на землю во дворе, накрыли, приставили сторожей. Все село с любопытством глазело в щели забора, будто медведя показывали…

Покрутили ручку аппарата и позвонили в город. Доктор вышел из примарии, потирая руки.

– Приведи Чиреша…

Посыльный галопом помчался и воротился с Чирешем.

Чиреш огромный – выше всех на две головы. Он у нас санитарный инспектор.

– Принеси саквояж, – велел ему доктор.

Чиреш пошел к доктору домой и вернулся с большим кожаным чемоданом под мышкой. Вынесли большой стол, за которым сидят обычно писарь и судья во время разбирательств, и поставили его во дворе под акациями.

Мьелушел, с карабином за спиной, стоял тут же – чтоб никто не проник во двор.

Во дворе – только доктор с Чирешем, примар с писарем да двое стражников.

Мертвеца подняли, положили на стол, раздели. Он весь черный от грязи, словно не мытый с самого крещения.

Я гляжу на происходящее, взгромоздившись на забор примарии… Черт дернул сюда забраться. Ганчу меня заметил. Махнул рукой:

– Подойди-ка. Хочешь посмотреть, как я буду труп вскрывать?

– Еще бы не хотеть…

– Тогда стой возле меня, будешь держать чемодан.

Я стал возле доктора Ганчу и взял в руки чемодан. Чемодан кожаный. Внутри ножи, ножницы, спицы… Была там еще и маленькая пилка. Чиреш дрожал всем телом. Как тополь, от верхушки до корня сотрясаемый ураганом. Ганчу смотрел на него и улыбался.

– Что с тобой, Чиреш? Неужто боишься?

– Нет, господин доктор…

Он даже пожелтел… Как желтеет листва на акации, так же пожелтел и Чиреш…

Доктор взял нужные инструменты и принялся кромсать тело, будто мясник. Потом зашил, как было. Вымыл руки.

– Унесите!..

Родные убитого ждали на дороге. Подняли изрезанное тело на телегу и отвезли за реку, домой, на родной хутор.

Я отнес чемодан домой к доктору. А потом собрал своих приятелей, и мы стали играть. В чижика.

Жандарм Никулае Мьелушел начал расследование убийства.

– Кто дрался с сыном Пэпушоя?

Отвечает примар:

– Никто с ним не дрался. Кытикэ девушки не любили, он гол как сокол. Пэпушои все бедняки. Если бы Кытикэ не умер, ему пришлось бы в чужом селе жену искать.

– Кто этой ночью пас в ночном лошадей?

– Кто только не пас!.. Все сельские мальчишки.

– Привести сюда всех, кто сегодня ездил на жнивье!

Стражники отправились за нами, согнали всех. Много набралось – ребят постарше и малышей. Мы столпились в примарии. Были с нами и Авендря, и его двоюродный брат Рошу. У Гуцэ Рошу рыжие усики на мертвенно-бледном лице… Был и Тряшкэ.

– Кто убил Кытикэ Пэпушоя, отвечайте!

Мы пожимаем плечами.

– Мы не убивали…

– Тогда кто же? Отец?..

– Наверно, парни из Стэникуца убили, – бормочет Тряшкэ.

– Или из Караванца, – добавляет Авендря.

– Как тут узнаешь? – высказывается Гуцэ Рошу.

Мьелушел взбешен. Врезается в нашу толпу, для устрашения потрясая плетью из воловьих жил.

– Говорите все, что знаете, а то несдобровать…

– Да ничего мы не знаем…

– Ничего?

– Ничего! – отвечаем мы в один голос.

Тут Мьелушел накидывается на нас. Свистит воловья плеть, удары сыплются куда попало – по рукам, которыми мы пытаемся загородить лицо, по головам, по спинам. Мы все в крови.

Во двор примарии сбегается народ.

– Господин примар, Мьелушел нам детей поубивает.

Мьелушел слышит шум. Выскакивает на дорогу, хватает карабин.

– Хотите мне помешать вести следствие? Опять бунт?! Вон отсюда! Стрелять буду!..

С него станется, когда он себя не помнит! Возьмет и выстрелит!

Люди покидают двор. Протестующие крики несутся уже из-за забора.

Мьелушел возвращается. И снова со свистом опускается плеть, разрывая кожу до мяса.

Охрип Мьелушел. Устал, обливается потом. Он избивает нас, окатывает водой и опять принимается за избиение.

Наступила и пролетела ночь. Утренний свет проник в окна и белыми пятнами рассыпался по нашим лицам.

Мьелушел выходит и барабанит в ставни корчмы. Подымает с постели Ленку, чтобы приготовила ему поесть.

Поев и попив, возвращается.

– Так и не скажете?

– А если нам нечего сказать?..

Мьелушел посылает стражника за писарем. Тот приходит, заспанный и недовольный тем, что его подняли с постели ни свет ни заря.

Лишь забор отделяет дом писаря от примарии. Из писарева огорода во двор примарии повадился лазить огромный жирный кот, рыжий и усатый. Он бродит по двору и даже по комнатам. Когда писарь пишет, то берет кота на колени и гладит. А если увидит на брюках шерсть, то хватает кота за загривок и сбрасывает на пол. Кот всегда падает на ноги.