Захария Станку - Босой

– Небось у Иордаке Димана все есть.

– Так он от старика землю в наследство получил…

А взять моих братьев и сестер? Живем тесной кучей, сбившись в одном доме, едим свои жалкие крохи за одним столом, а нас вроде ничего и не связывает. Выйдя замуж, сестра Евангелина, кроме своего мужа, никого не видит, хоть он и оскорбляет ее, и бьет. Совсем от нас отошла. А может, и всегда-то чужой была. Вот я теперь хромой. Так это лишь повод для шуток, издевок, они вроде бы хвастаются, что им повезло, и болезнь, войдя в дом, их не коснулась, обрушилась на меня одного.

Нет. Чужая душа потемки. Оно и лучше. Хоть я и люблю свою бабку из Кырломана как раз за то, что она не скрывает своих мыслей. Взбредет ей что на ум, она тут же тебе прямо в лицо все и выложит… А признайся я ей, что люблю ее, не поверила бы, палкой огрела. Я будто слышу ее голос: «Что это тебе в голову взбрело – ни с того ни с сего сболтнуть этакую чушь? Если надо от меня чего – так прямо и скажи. Не крути вокруг да около…»

«Да ничего мне от вас не надо, бабушка!..»

«Полно врать!..»

Если мне кто по праву, я его сторонюсь, чтобы он про это не узнал.

«Ты, Дарие, – говорит мать, – угрюм больно и скрытен. Душа у тебя словно на замок заперта. Тяжко придется тому, кто захочет отомкнуть твое сердце…»

Желтолицый и долговязый парень продолжает:

– Так вот, я лишь притворялся, что бью, а на самом деле только дотрагивался, для отвода глаз. Ведь если бы я в сторону отошел, ко мне тоже привязались бы. Повалили. Стали бы пинать ногами. Когда я два года назад сам сюда в ученики поступал, меня тоже избили. Еще почище, чем тебя. Ты хоть с отцом пришел. И родственники в городе вроде есть. А у меня никого. Пришел один-одинешенек…

Голос у парня ласковый, а в глазах печаль.

– Родом я из Балача, что возле Костешти. Зовут мепя Добрикэ Тунсу. Сколько у вас дома детей?

– Десять, – ответил я.

– А нас двенадцать. Я самый старший. Вот и убег из дому. Куда глаза глядят. Даже отцу не сказал куда. Он только потом узнал. Проезжал однажды через город и зашел ко мне – навестить. Просил денег для голодного семейства. Отдал я ему все, что скопил…

У меня вертится на языке вопрос. И срывается:

– За что же меня избили?

– Такой уж тут обычай. Как придешь, тебе сразу задают хорошую трепку, чуть не до полусмерти бьют. И уж сколько бы тебя ни били потом, все пустяком покажется – даже не почувствуешь.

– А без битья нельзя?

– Можно, наверно. Но обычай есть обычай. Трудно отвыкать от того, что тебе оставили в наследство. Для многих это как развлечение, другого-то ничего нет. Поживешь здесь, чего только не насмотришься, если не сбежишь.

– Не сбегу, – отвечаю, – побоев я не боюсь…

А сам думаю, что предстоит еще со всеми остальными знакомиться. И коли полезет кто, пырну ножом.

Выдубленные кожи чистят ножами. Большими ножами с широким лезвием. Такой нож режет как бритва…

Добрикэ Тунсу потирает руки. Руки обожжены и распухли. Ногти на пальцах повылезли. Тунсу задумался. Замолчал.

Я лежу. Лежу, стиснув зубы, чтоб не застонать. Я все-таки освою дубильное ремесло. Стану подмастерьем. И никто не посмеет меня бить. Разве что хозяин, если я не научусь избегать его гнева… Нестерпимо воняет из подвала и со двора, где сотни шкур вывешены сохнуть на солнце. Дома теперь ветер приносит с полей горький запах полыни, тронутой увяданием. Из нас четверых – Туртурикэ, Филофтейи, Йепуре Марина и меня – горьким запахом увядающей полыни наслаждается только Туртурикэ – коренастенький отважный Туртурикэ, нанявшийся пастухом к попу Бульбуку.

Филофтейю, едва она закончила школу, увезли в город Турну и отдали в прислуги.

Йепуре Марин, оказавшийся решительней нас всех, забрался однажды вечером на крышу вагона и притаился там. Так без билета и доехал до Бухареста. Поехал в надежде выучиться какому-нибудь полезному ремеслу, стать кузнецом или изучить машины. Я не получаю от него никаких вестей. И не скоро получу. Он решил навестить родителей не раньше, чем обзаведется приличной одеждой, не раньше, чем сможет привезти и старикам кое-какие деньги.

«Босым меня здесь больше никто не увидит, – сказал мне Йепуре. – Оборванцем тоже. У этих, у богатеев, есть земля. А у меня – только руки. И я докажу, что руки – это больше, чем их богатство. Покажу, каких они стоят денег…»

Уже наступила ночь, когда Добрикэ Тунсу принес мне миску горячего варева, деревянную ложку, ломоть мамалыги.

– Ешь!

Я приподнялся. Поел, не вставая с нар. Один за другим пришли верзилы-подмастерья. Улеглись спать.

– Эй, подвинься. Да подальше, подальше.

Я отполз к самому краю. На другой день, весь в синяках, приступил к работе. Хозяин Моцату посмотрел на меня. И заговорил. Умильно.

– Ну как, мальчик, понравилось тебе у меня?

– Понравилось, хозяин. Как у Авраама за пазухой…

– Что ты сказал?

– Как у Авраама за пазухой…

– У какого еще Авраама?

– Авраама, про которого в Библии написано…

– Вот я пропишу тебе Библию!..

– Одним словом…

– Запомни, мальчик, мне надо отвечать ясно, без штучек!

– Понятно, хозяин…

Хозяин ушел. В конторку. Добрикэ Тунсу дает мне совет:

– Наплюнь ты на него. Не вздумай с ним ссориться. А то снова прикажет избить. Человек он не злой, только не терпит, когда ему перечат.

– А кто говорит, что злой? Он кроткий, как овечка. Только рожек нет. Агнец божий – и весь сказ…

Добрикэ Тунсу покачивает своей продолговатой головой. С сожалением. Уж оп-то знает что почем.

– Ну, мое дело предупредить…

Бутыли с дубильным составом выстроились в ряд у задней стены подвала. Ну и мрачный же подвал! Двигаться приходится чаще всего ощупью. Мы вынимаем шкуры из бочки – одну, другую, третью – и взваливаем их на спину. Едкая жидкость прожигает рубаху, разъедает кожу. На верху лестницы нас поджидает Минаке, сын хозяина. Нас, учеников, он хлещет мокрой шкурой по голове. Это очень больно. Но самое неприятное другое: едкая клейкая жидкость, оставшаяся на висках и щеках, проникает под кожу.

– Быстрее поворачивайтесь, скоты!..

Как-то теперь дома?

Я редко думаю о доме. Город совсем недалеко от села, но еще никто не приходил навестить меня. Не заглядывали и городские родственники, даже двоюродный брат Мишу, поступивший в ремесленное училище обучаться плотницкому делу. Училище находится за общественным садом. Парням, обучающимся там, до нас дела нет. Они постигают тонкости своего ремесла, а сверх того получают и кой-какое образование. В воскресенье вечером нам дозволяется погулять час-другой. Я, тяжело передвигая ноги, брожу по улицам, острые камни царапают мне ступ-пи; переодеться мне не во что, и дубильным раствором несет от меня на всю округу. Я истосковался по человеческой душе, с которой можно бы завести дружбу. В мастерской Моцату друзей у меня быть не могло. Один Добрикэ Тунсу добрая душа. Но только и всего. Он мечтает поскорее перейти в подмастерья, побольше зарабатывать и хорошо одеваться. А в конце концов стать хозяином.