ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

О чем думал 54-летний Горбачев, сидя с 74-летним Рейганом у камина на вилле Флер д’О, о чем он разговаривал с ним, прогуливаясь в саду над Женевским озером, какие мысли возникали у него в голове, когда он поднимал бокал калифорнийского вина на приеме у президента, — все это для истории осталось тайной. Но не осталось тайной то, за чем приехал в Женеву генсек. Он сам сказал об этом, когда по окончании переговоров выступил с таким обещанием: „Если будет достигнута договоренность о запрещении выводить оружие в космос, мы готовы на взаимной основе открыть наши лаборатории для контроля такой договоренности”.

Вот это стремление во что бы то ни стало заставить Рейгана отказаться от размещения противоракетной оборонительной системы в космосе и привело советского руководителя к берегам Женевского озера. До тех пор пока Америка не выступила со своим проектом СОИ, он и не думал предлагать „открыть лаборатории для контроля”. Без американского проекта он мог надеяться выйти вперед, американский проект путал все его планы. Специалисты указывали, что американцы на свою программу намерены израсходовать 1000 миллиардов долларов. Для советских руководителей эти цифры звучали как удар похоронного колокола.

Ведь это значило, что приведя на грань катастрофы экономику страны, лишив народ масла и добившись обилия пушек, они теперь оказывались у разбитого корыта. Все с таким трудом добытые ракеты американская СОИ грозила выбросить на слом. Предстояла новая гонка вооружений, а средства на нее можно было заполучить, лишь окончательно разрушив экономику.

Пока мадам Горбачева угощала Нэнси Рейган пирожками, которые первая леди нашла мало способствующими сохранению фигуры, генсек убеждал американского президента в искренности советских намерений. На что Рейган, наверное, возразил, что точно так же убеждал в искренности своих намерений в Вене Картера Брежнев, призывавший к сохранению ракетного паритета, который, по его словам, существовал между Америкой и СССР. Тогда одряхлевший вождь так растрогался, что даже произнес вызвавшую переполох фразу, что „Бог, дескать, нам не простит, если мы не обеспечим мир”. В советской печати слово „Бог” убрали, но баптист-президент это предпочел не заметить и подставил свою щеку, на которой Брежнев запечатлел поцелуй. Однако Брежнев отнюдь не руководствовался христианской заповедью. На глазах у всего мира он мог запечатлеть на щеке врага поцелуй, а затем втихомолку ударить по подставленной щеке. О том, каков был этот удар, стало известно спустя четыре года, когда Андропов публично признался в том, что Советский Союз нарушил паритет. Преемник Брежнева предложил НАТО отказаться от размещения американских ракет в Европе, в ответ на что Советский Союз соглашался уничтожить сто сорок своих ракет! Спрашивается, каков же был этот брежневский паритет, если появился такой переизбыток ракет, что ими можно было пожертвовать?

...Накануне Женевы в книжных магазинах Америки появился сборник статей и речей Горбачева о мире на английском языке. Были затрачены немалые средства, чтобы убедить как можно большее число американцев в преданности делу мира нового кремлевского лидера. В то время как в Женеве Горбачев принимал делегации разных так называемых „борцов за мир”, советская пропаганда нагнетала атмосферу, создавая впечатление, что если в Швейцарии не удастся достичь соглашения, мир окажется на грани войны.

Воспевающий подвиги советских шпионов писатель Ю. Семенов и за эти подвиги, видимо, и включенный в свиту генсека, уже вернувшись из Женевы, патетически провозглашал в „Правде”: „Да, действительно, Женева — это последний шанс; да, воистину, речь шла о том, быть или не быть жизни на земле”. А день возвращения Горбачева „Известия” отметили опубликованием оды С. Остров ого, воспевавшего „женевский подвиг”.

В Женеве до поцелуев дело не дошло. Рейган твердо стоял на своем. Апокалиптические предсказания советских пропагандистов не оправдались. Мир продолжал жить и после Женевы.

ГЮМ С КАВКАЗА

Мартиросу Сарьяну, когда я пришел к нему в его ереванскую студию, перевалило уже за 90. Но по-прежнему он стоял у полотна, держа кисть своими узловатыми пальцами, перенося на холст ту Армению обожженных солнцем желтых склонов гор, покрытых клочьями зелени, с хачкарами на дорогах, с редкими облаками на синем небе, которую я уже видел, путешествуя по этой древней земле. Я ходил по его увешанному картинами дому и вдруг увидел среди них бурлящий красками, светящийся неистребимой жаждой жизни букет. Мне сказали, что Сарьян нарисовал его в тот день,когда узнал о гибели сына на фронте.

Художник не дожил до событий в Сумгаите. Я не знаю, каким бы был тот букет, который нарисовал бы он, чтобы выразить свою горечь и в то же время передать праздником красок свою веру в несгибаемый дух своего народа.

События, которым поначалу не придали большого значения, начались 20 февраля 1988 г., когда в главном городе мало кому известного горного района Азербайджана — Карабаха — Степанакерте собралась чрезвычайная сессия областного Совета и 110 голосами „за” при 17 „против” и 13 воздержавшихся, потребовала воссоединения с Арменией. За воссоединение проголосовали и 80 членов обкома партии при 10 „против”. Через 65 лет после того, как 7 июля 1923 г. была образована Нагорно-Карабахская автономная область, жители этой населенной главным образом армянами территории отвергли ленинский вариант решения национального вопроса. Они бросили вызов Горбачеву, требуя не на словах, а на деле продемонстрировать’новое мышление!’Дело было отнюдь не только в национальных разногласиях.

Как свидетельствовали очевидцы, вырвалась наружу накопившаяся усталость от тяжелых условий жизни, гнев против бесконтрольности власти, против разрушения природы и повсеместной коррупции. Людям казалось, что если бы они входили в состав республики, во главе которой стояли бы армяне, ситуация была бы иной.

Начались демонстрации, а затем забастовки. В поддержку Карабаха выступила вся Армения. 25 февраля в столице республики состоялась демонстрация, в которой участвовало около милллиона человек. Они шли с лозунгами „Карабах — экзамен перестройки!”, „Москва, восстанови справедливость!” Среди демонстрантов была и колонна армян — ветеранов афганской войны, поклявшихся вернуть свои награды, если

требование о воссоединении Карабаха не будет удовлетворено. Того, что происходило в Ереване, в Советском Союзе не видели уже 70 лет.

Вот что рассказывал видевший все это своими глазами редактор „Гласности” Сергей Григорьянц: „Такого февраля, по-моему, в истории России еще не было со времен февраля 17-го года. На улицах города царила атмосфера счастья и свободы. Сотни тысяч людей ходили обнявшись, проявляли заботу друг о друге, часами простаивали, ожидая приезда иногороднего, чтобы приютить его, собирали большие целлофановые мешки денег, чтобы оргкомитет располагал необходимыми средствами. Это была атмосфера подлинной демократии... Поразительно, что весь этот беспрерывный, длившийся неделю митинг, все эти беспрерывные демонстрации — все это, не будучи никем организовано, тем не менее происходило с соблюдением всех требуемых законом форм. Так было и в Нагорном Карабахе, и в Ереване. То, что произошло, оказалось точно спланировано всем народом”.