Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

— Ей-богу, мне твои слова чтой-то невдомек. Но видно, ты прав. А только я вот что скажу: быстро все это кончилось! Чаша, как мы за нее ни бились, не победила, а остались только эти самые компактаты, над которыми ты смеешься. Бедняки остались бедняками, и те, что в земле с разбитыми черепами не лежат, гнут спину у новых хозяев… Победил только язык наш. И мы хоть можем на этом языке ругаться с досады…

Старый Матей и рыцарь Ян оба засмеялись.

И пошли по берегу к мосту.

День быстро клонился к вечеру. Солнце еще не зашло, а над рекой уже наступали сумерки. Выплыли рыбачьи лодки, и вода усеялась серебряными рябинками. Это роились последние осенние насекомые, танцуя над ее поверхностью. Стая уток плескалась в заводи между камней. Где-то пропел петух, предвещая дождь.

Ян и Матей поглядели кверху, на мост. Там появились смутные очертания всадников и телег. Они еще не достигли одинокого креста близ реки на староместском берегу, но уже вытянулись внушительной вереницей. Впереди — какие-то тени в шишаках и со знаменами. За ними — темные фигуры рыцарей с обнаженными мечами, а потом на большом смирном коне силуэт тучного человека в шапке, прикрывающей только темя. Видны были его густые волосы, падающие на широкий воротник.

— Смотри: наш король! — сказал Ян.

За королем показались всадники, быстро подскакивающие в седлах по-чужеземному. А за ними — многочисленная толпа вооруженных, с копьями и щитами.

Потом стало видно только головы всадников и крупы коней. На головах у всадников крепко сидели шлемы. Над процессией блестели и щетинились копья.

Ехали вскачь. Вскоре все с топотом исчезло в сумраке, на спуске с моста, доходящем до Малого города.

— Ян! — вдруг крикнул Матей. — Ведь это проехала гуситская конница! Так же, точь-в-точь так же, как тогда в Усти, и у Домажлиц, и по всему свету, куда мы только ни ходили походом… И вот как сейчас сидел на коне своем наш король, так сидел на своем дудлебаке [157] Дудлебак — конь дудлебской, южночешской породы. отец Жижка!

— Ты прав, Матей… И если хочешь знать, это король едет с двумя немецкими князьями в кремль. Они будут с ним обедать и отдыхать после съезда, на котором он над ними опять одержал победу…

— Нет, нет, Ян! Это была наша конница, ты меня не разубедишь. Видел шлемы? А эти щиты и лес копий? Это красота, которой тебе не понять, ученая голова!

И Матей опять понурился.

За несколько дней до рождества 1461 года король Иржи позвал рыцаря Палечка покататься верхом.

— Мы поедем с тобой к купратицким лесам!

Выехали вскоре после обеда. Город был весь в снегу, и сосульки на фасадах домов отекали подобно серебряным капельникам. За воротами, в поле, было полно сугробов, но дорога бежала, накатанная санями крестьян, привозивших в эти дни на рождественский базар птицу, яблоки и мороженые груши. Над белоснежными просторами летали вороны и садились на голые ветви деревьев, похожие на обрубки рук, воздетые к небесам. Стояла великая, священная тишина, какая бывает в чешской земле перед рождеством господним.

— Скоро праздник, — прошептал Ян.

У короля, ехавшего впереди, было розовое лицо, и на длинные русые волосы его сел иней. Он сдвинул бобровую шапку на затылок и ехал, не подымая воротника шубы. Сидел в седле вольно, но твердо. Вся его фигура говорила о том, что он погружен в глубокое раздумье.

Они въехали в лес. Здесь было не так много снега и чувствовался таинственный запах тления. Хвоя смягчала топот копыт. Перед маленьким купратицким замком на минуту остановились. Король объехал вокруг опутанного стеблями плюща каменного строения и стал у ворот, забранных крепким тесом. Несколько окон, подвальных и на втором этаже, было разбито.

— Брат Ян, очень хотел бы я знать, чтό когда-нибудь будут говорить обо мне. Этот король — Вацлав Четвертый, Люксембургский, который так охотно здесь бывал, — у него хоть характер веселый был; он любил шутку, забавы. С самого рожденья озорничал, — мне недавно магистр Жидек рассказывал. В Нюрнберге возле самой купели накакал, когда дорогие крестные родители поднесли его к ней для совершения святого таинства. Сын великого Карла! Когда отец велел его, двухлетнего, в Праге короновать, он таким же образом, говорят, набезобразничал у пражского алтаря. Тоже Жидек слышал… А другие передавали, что его пришлось в корчме у кремлевской лестницы из-под стола вытаскивать, чтобы сообщить, что он стал королем и императором, так как наверху, в кремле, отец его только что скончался. А его самого смерть застала за веселым пиром. С ним случился удар, когда он получил известие, что в Праге народ восстал и выбрасывает членов магистрата в окно [158] 30 июля 1419 г. восставшие пражане выбросили из окон ратуши семерых городских советников, представителей враждебного гусизму немецкого патрициата. , подымает их на копья… Это где-то вот здесь произошло, за этими окнами. Тогда они еще целые были…

Палечек молчал, ожидая, что король будет продолжать. Но Иржик пришпорил коня. Дорога была широкая. Он поманил Яна указательным пальцем, чтоб подъехал ближе к нему. И продолжал:

— Обо мне много говорят. Толкуют наверху, среди господ каноников, пишут против меня книги, толкуют и внизу, а Рокицана даже сердится. Пожалуй, станут говорить, что я любил ножи, стрелы, собак и лисиц, или рассказывать, что я каждый день прелюбодействовал и таскался по ярмаркам, чтобы похищать молодых женщин, либо что я совращал бекинь, которые за мной ходили, когда я лежал больной подагрой и разлитием желчи? Начнут писать, что я тело Христово своим охотничьим собакам кидал, а сам божьей кровью опивался? Я ведь знаю, мою жену обвиняли в любовных отношениях с покойным королем Ладиславом, а меня — в том, что я убил его. Но это уж, слава богу, прошлое. У меня бы сердце разорвалось…

Они выехали из леса и направились к городу. Вдали, за Святовитским храмом, небо было розовое. Там только что закатилось солнце. Король остановил коня и стал молча смотреть на город, который тогда так победоносно, так легко именно с этой, вышеградской стороны, взял и привел к покорности. Ну, а теперь, когда он — король, принадлежит ли этот город ему безраздельно, как принадлежал в то время, когда он был просто Иржи из Подебрад и Кунштата?

— Скажи, Ян, любят меня?

— Одни любят, другие боятся. Не придавай этому значения. Всем мил не будешь. Хуже, если бы тебя все жалели.

— А как по-твоему, Ян: те, кто меня любит, пошли бы за меня в бой? Потому что близится бой.

— Думаю, что они этого ждут!

— Но я не хочу опять губить народ, а предпочитаю искать путей к соглашению.

— Вот чего те, кто тебя любит, не хотят понять.

— Даже Рокицана не понимает…