Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Мой отец продолжал дело своих погибших братьев.

Продолжая тему укрощения буйного коня, расскажу, как отец решил сам обуздать это «дикое» животное. Взял в одну руку узду и на одном костыле вошёл в стойло, однако этот буян снова решил протестовать. Как только отец сделал несколько шагов, конь прижал его к стене с такой силой, что отец даже не мог вздохнуть. Конюхи сначала стояли и наблюдали, но когда появилась опасность для здоровья, а то и жизни председателя, один из них огрел кнутом по крупу коня-нахала, и тот круто развернулся посмотреть: «Кто это меня посмел побеспокоить?» Но в это время ему на шею накинули аркан и вывели из стойла. Один конец аркана привязали к столбу, а за другой держались вдвоём. Конь начал задыхаться, поскольку петля сдавила ему горло. Он уже не мог кидаться на людей и дал возможность отцу себя обуздать. Аркан-петлю с него сняли, он очухался и приободрился. На двух длинных поводках его погоняли по кругу и через полчаса он, взмыленный, был поставлен в стойло. Но узду с него не сняли, чтобы на другой день снова не пришлось его ловить. Тут же ему дали кличку «Буян».

На следующий день на Буяна надели хомут. Как только он не пытался от него избавиться! Становился на дыбы, опускал голову до земли, тряс головой и лягался задними ногами, но всё было тщетно. Его подвели к телеге и запрягли. Вначале он вёл себя в упряжке, словно пьяный мужик. Но ему пришлось забыть, что он кусачий – во рту у него были стальные удила. Вот так его и укротили, а ведь на прежнем месте он даже не подпускал никого в стойло. Там даже навоз не убирали и жил он почти на втором этаже, ему лишь совали корм и ведро воды. Мой отец же на нём стал ездить без проблем.

В сентябре мне исполнилось десять лет, и я пошёл учиться в третий класс.

Зима 1942–1943 гг. выдалась труднейшей не только для фронта, но и для тыла. Мы почти всё отдавали для нужд обороны. На трудодень выдавали мизерное количество зерна – граммов по 200–300. И его пытались распределить до следующего урожая. Питались в основном картошкой и другими овощами, выращенными в огороде. Хотя за огородными растениями было трудно ухаживать – для этого не было ни сил, ни времени; в колхозе работали с раннего утра до позднего вечера.

А нам иногда в зимнее время перепадало «мясное» – это коровье вымя, бычьи яйца, хвосты и изредка головы овец или коров. Остальное мясо всё шло на госпоставки. Однажды погибла молодая лошадь, и её тоже «съели». Отец принёс конины на пару супов. Помню крупные кости, которые мы варили в большом чугуне, а потом обгладывали. Жили почти в первобытных условиях. Не было спичек, огонь сохраняли в русской печи, которую топили ежедневно по утрам. Раскалённые угли сгребали кочергой в ближний угол печи, засыпали потухшими углями и золой. И таким образом часть раскалённых углей сохранялась почти сутки. Раздувая их собственными лёгкими, поджигали лучину или бумажку. Не хватало соли. Не было даже хозяйственного мыла. Вместо него кипятили в воде золу, при этом вода становилась «мягкой», будто мыльная. Эту воду процеживали, почти фильтровали, а очищенный раствор называли щёлоком, и им мылись в бане. Баня была еженедельно по субботам, независимо от погоды и времени года. Поскольку у нас своей бани не было, мы пользовались соседской – Ворончихиных. Одну субботу топили баню мы, а в другую они. Мужское население обоих домов ходило в баню вместе. Нас набиралось четыре человека: мы с отцом и Генка со своим дедушкой. В летнее время мы с Геной после парилки нагишом бежали на пруд купаться, а после купания – снова в баню. Пруд находился от бани метрах в ста.

В Ильин день – православный праздник – в бане должны париться не берёзовыми вениками, как обычно, а букетом полевых цветов. В этот раз Генкин дедушка в букеты с цветами, которыми мы с Геной должны были париться, ещё заранее вложил крапивы. Не зная подвоха, мы от души хлестали друг друга этими цветочными вениками. И только чуть позже почувствовали, как сильно стало гореть всё тело. Даже купание в пруду не помогло. А дедушка только хитро посмеивался над нами.

В зимнее время отец взялся нас с Геной закалять. Жар в бане поднимали, поливая горячей водой раскалённые камни печи. Отец топил её так, что нам становилось тяжело дышать, и мы выскакивали в предбанник. Но этого было мало. Он выходил во двор и обтирался снегом, а нас «просил» поваляться в сугробах вне зависимости от температуры на улице. Вначале было страшновато, но со временем мы привыкли, и нас с Генкой уже не нужно было просить – как становилось очень жарко, мы сами выскакивали и катались на снегу. К слову сказать, мы никогда не болели простудными заболеваниями.

Женская половина наших семейств мылась в бане после мужчин. Отец пообещал, что летом построит свою баню. Обещание сдержал. Баня получилась хорошая, просторная, но для нагрева требовала большого количества дров.

К нам иногда приезжал председатель Архангельского сельсовета Вершинин, крупный мужчина с покалеченной на войне рукой. Он являлся непосредственным начальником моего отца. Бывало, они за столом беседовали на разные темы. На столе стояла бутылочка, которая помогала поддерживать беседу, особенно о войне. Отец показал гостю своего младшего сына – Женьку. Тому было около года. Усадил его на стол. Он был беленький, «пушистый», ухитрялся передвигаться, прыгая на попе. И вот эти два мужика надумали игру с ребёнком. Они оба курили и сидели на разных краях стола. Один из них дул на Женьку табачным дымом, а тот, хохоча, разворачивался и «скакал» на другой конец стола, где получал новую порцию «аромата». И эта игра длилась довольно долго, пока мама не увидела и не забрала сыночка.

В другой раз приезд Вершинина мог повлиять даже на мою судьбу. Не знаю, с кем он приехал, но к вечеру ему нужно было вернуться в Архангельское. Отец решил, что его отвезу я. Послал меня на конный двор. Там я сказал, что мне нужна лошадь, запряжённая в кошеву, чтобы отвезти председателя сельсовета в Архангельское. Конюхи мне запрягли довольно шустрого молодого мерина. «Ну, прокачусь!» – подумал я. Хотя, надо признать, тогда имел довольно малый опыт управления лошадьми. Подъехал к дому, привязал к забору лошадь и скорее домой с докладом:

– Подвода подана!

На мой рапорт собеседники особого внимания не обратили. Отец просил выделить колхозу бочку керосина из сельпо для колхоза и колхозников. Вершинин вначале не соглашался, но позже всё-таки пообещал посодействовать. Начало темнеть и меня снова отослали на конный двор, отвести лошадь. Я был сильно огорчён, что поездка не удалась. А так хотелось совершить «подвиг», промчаться одному по тёмному лесу ночью! Хотя в этом, конечно, был большой риск. В то время в лесах было много волков. Охотники-то все на войне, волков никто не отстреливал. А из брянских и белорусских хищники ушли от войны в более спокойные места. Доходило до того, что волки ночами бродили по деревне около хлевов. Утром обнаруживали их следы. Когда мы ходили в школу, то видели следы целой волчьей стаи, пересекавшие нашу дорогу. Зимой волки чаще ходят друг за другом «след в след», но когда они вынуждены пробираться по глубокому снегу, то получается целая тропа. В деревне у нас была одна собака, у Викентия, и ту волки задрали.