Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Домой она пришла смертельно напуганная и уставшая. А тут мы, как цыплята с открытыми голодными ртами. Хлеба она принесла 6 кг – это наша десятидневная норма, которая вошла в три буханки по 2 кило каждая.

Врач приезжал периодически, посещал больных вместе с нашей мамой. Она училась у него методам лечения, гигиене и другим медицинским премудростям. Дома у нас появились кое-какие лекарства и градусники, которые имели свойство разбиваться, и мы, дети, играли шариками ртути – интересно! Эти ртутные шарики катали даже на своих ладонях. Также у нас появился перевязочный материал для оказания первой помощи. Маму признали официально в деревне медработником и к нам домой приходили с любыми болячками.

У нас был карантин и в школу мы не ходили. Тиф не отступал уже больше месяца. У руководства школы встал вопрос: как быть с нами (учащихся в деревне было более 20 человек), не оставлять же всех на второй год, если до весны карантин не снимут. Было принято решение: «Ребята в школу не ходят, а к ним раз в неделю приезжают учителя вместе с врачом». Доктору был выделен персональный конь и учителя ездили с ним. Нашей учительнице, Екатерине Ивановне, было труднее всех, так как её учеников в деревне было 11 человек. Нужно было всех собрать, проверить знания и дать домашнее задание на неделю вперёд. Собирали нас обычно в конторе (правление колхоза). Так мы и доучились до весны, и нам в итоге написали в дневниках, что мы все переведены в третий класс.

После окончания второго класса я уже работал в колхозе пастухом, пас колхозных свиней в течение всех летних каникул. Так закончились детские игры, и начались трудовые будни. Поскольку я был свинопасом, то о своих подопечных расскажу чуть подробнее. То, что свинья любит грязь – это аксиома, а вот какую грязь – не хочет знать никто. Она ложится только в лечебную. Впрочем, мы-то ведь тоже иногда в лечебных целях валяемся в грязи или мажемся ею. И свинья никогда не ляжет в сточную грязюку. А вот, например, в логу, заросшем травой, находится родник, который даёт чистую влагу. Влага разжижает землю, превращая её в грязь. Вот тут-то свиньи, прорыв для себя «пятачком» пространство, ложатся и могут валяться довольно долго. А встав, идут пастись. Едят они траву пырей и её корни. Обсохнув, они стряхивают грязь и, повалявшись в чистой траве, идут на ночёвку в свинарник. Грязь избавляет их от паразитов и болезней, например, чесотки.

Ещё об уме и чистоплотности свиней. Для каждой особи в свинарнике были отдельные клетки. Каждый «свин» свою клетку знал. Мы закрывали их на ночлег на задвижку. В клетках был настоящий «свинарник» – сыро и грязно. И однажды мы втроём (три мальчишки-пастушка) решили не закрывать дверцы клеток на задвижки и постелить в каждой клетке свежей соломы, благо гумно находилось в двух десятках шагов от свинарника. И что вы думаете? Когда мы всё это сделали, в клетках стало чисто, сухо. А наши подопечные открывали сами дверки «пятачком», выходили в коридор, в середине которого была устроена сточная канава, и исполняли свою естественную нужду сразу туда. Мы сами такого результата не ожидали и были несказанно удивлены. Зато мы стали пасти чистых животных.

Они больше питались в низинах, в глубоких логах. А мы, пастушки, развлекались катанием по косогору. Поднимались вверх, ложились поперёк склона, и, раскручивая себя, неслись вниз, делая 50–100 оборотов вокруг своей оси.

Вот ещё «свинский ритуал», но уже в человеческом исполнении. Двое выгоняют из клеток свиней на пастбище, а третий, стоя в дверях свинарника, «угощает» каждую особь прутиком. Я не старался пресечь это, но сам ни разу в подобной экзекуции не участвовал. А особенно с упоением это делал Викентий. Видимо, сказывались гены отца-охотника. Сызмальства он видел животных, убитых его отцом, и считал это доблестью. Но к людям он относился хорошо – никогда не обижал слабых.

В мае месяце 1942 года маме прислали помощницу, девушку 16-17 лет, которая училась или закончила медучилище. Звали её Людмила. Красивая русская девушка, брюнетка, но не «жгучая». Скромная, но не стеснительная. Поскольку она не была жительницей нашей деревни, то ей пришлось жить у нас.

Прошлым летом я всегда ночевал на втором этаже нашего амбара. В этом году, как стало тепло, я спал там же. Когда Люда спросила, где она будет спать, мама ответила:

– В амбаре. Там спит Виталий, будешь с ним.

Хотя в амбаре было два отдельных ложа, на которых могли поместиться не менее чем по паре человек, но они были деревянными, жёсткими, а постели-то другой не было. Людмила приехала к нам с маленьким чемоданчиком, в котором был медицинский халат да выходное платье. Нам волей-неволей пришлось ложиться спать в одну постель.

Перед сном Люда сказала, что её в нашу деревню направил Райздрав из Красногорского. Ей было сказано, что у нас эпидемия тифа и она обязана срочно прибыть на место, поскольку все медработники являлись военнообязанными. Пока она шла, очень устала. К тому же, когда ей объясняли, как к нам добраться, она не очень внимательно слушала (её напугало слово «эпидемия»), и даже блудила, так как нашу богом и людьми забытую деревню не везде знали. Но язык её всё-таки «довёл». В общем, ей было уже не важно, где спать и с кем. Лишь бы лечь. Она меня приобняла и тут же заснула, и я вслед за ней заснул тоже, поскольку за день набродился со своими «свинтусами».

Утром мама пришла меня будить на работу, а мы спим в объятиях друг друга: молодая дивчина и её девятилетний сынок. Мама ничего не высказала: ни одобрения, ни осуждения.

На другой день приехал врач и познакомился с новой сотрудницей. Незаметно, ненавязчиво «прощупал» её медицинские познания и навыки. Перераспределил обязанности между мамой и Людмилой (а мама ещё работала по совместительству колхозным пчеловодом). Этим вечером, как только стемнело, мы с Людой вместе пошли в постель в амбаре. Снова спали в объятиях друг друга, но всё-таки я в её объятиях больше. Какой приятный аромат от неё исходил! Но это был не аромат парфюмерии, а аромат молодого женского тела.

Она жила у нас как член семьи. Питались вместе. Раз в неделю она ходила в Красногорское, отоваривала свои и наши хлебные карточки, заходила по работе в Райздрав. По вечерам мы с Людой стали ходить в клуб и в другие места, где молодёжь водила хороводы, танцевала и развлекалась, как могла. Мы с ней тоже участвовали. Дни мы проводили каждый на своей работе, а вечер и ночь – вместе. Так продолжалось месяца два, пока в клубе не появился наш дальний родственник – Степан Фёдоров, который где-то вдали от дома учился или работал. Родители его жили в Кваке. Было ему лет 16-17 – предпризывной возраст. Выглядел он старше своих лет, блондин, довольно крупный малый. Одевался, по сравнению с другими парнями, как «денди лондонский». Как только он увидел «мою красавицу», сразу был очарован! И «с ним была плутовка такова»…