Елена Съянова - Маленькие трагедии большой истории

Но тот старик, сидевший в весеннем парижском сквере, едва ли сознавал всю грандиозность связанных с его именем перемен. С тоской глядя, как молодые поклонники нового канцлера Германии Адольфа Гитлера, последователи «Аксьон Франсез», идут по улицам Парижа, выкрикивая: «Смерть дрейфусарам!», он, наверное, думал, что трагедия его личной судьбы никого и ничему не научила.

В 1930 году на экраны вышел фильм «Голубой ангел», в котором дебютировала Марлен Дитрих. Существует довольно глупое мнение о том, что она в этом фильме «затмила» своего партнера, знаменитого немецкого актера Эмиля Яннингса. У экрана свои законы: молодость и талант не могут переиграть опыт и профессионализм, если последние того не желают. Яннингс, уже сыгравший на театральной сцене Мефистофеля, Отелло, Генриха Восьмого, Дантона, Петра Первого, в кинематографе обладатель «Оскара», привыкший и солировать, и работать на партнера, в «Голубом ангеле» дал неумехе-дебютантке возможность раскрыться; всем своим талантом и опытом он работал на индивидуальность своей партнерши. И естественно, успех Марлен Дитрих вызвал у него лишь чувство гордости и удовлетворения, хотя та же легенда пошла дальше и приписала Яннингсу зависть к успеху Марлен.

Подобные легенды – это отношение публики к дальнейшей судьбе обоих актеров: Дитрих, уехавшая из Германии в 1930 году, в 33-м туда не вернулась; Яннингс же разделил судьбу тех деятелей немецкой культуры, которые жили и работали в нацистской Германии.

Яннингс был членом Имперского сената культуры; заседал там вместе с Геббельсом, Гиммлером и другими фюрерами Третьего рейха. Причем на всех довольно редких заседаниях этого органа брал слово. Геббельс даже прозвал его Катоном; но Яннингс отнюдь не требовал разрушения своего «карфагена» – старого немецкого кинематографа. У него была другая идея фикс: он настойчиво ставил вопрос о воплощении на экране образов «великих немцев». Наконец первый проект был запущен: в 1941 году Яннингс начал сниматься в фильме о Бисмарке.

Это было начало. Сам актер называл свою новую работу «мостиком к мечте». А мечтой его было сыграть роль Диктатора. Это должно было стать собирательным образом, своего рода воплощением диктаторов всех времен и народов. К 1943 году сценарий фильма был почти закончен, и Яннингс показал его Геббельсу.

Геббельс сценарий нашел интересным, но не доработанным. Возможно, он и сам никак не мог решить, должен ли зритель признать в экранном Диктаторе Гитлера или следует ставить какую-то иную задачу.

По дополнениям, которые Геббельс внес в сценарий, понять, что же он в конце концов решил, не представляется возможным.

Начались пробы, репетиции. Геббельс лично отсматривал рабочие материалы, где Яннингс пробовал себя в роли Диктатора. И вроде бы рейхсминистру все нравилось. Но внезапно, через два месяца после начала работы над фильмом, как гром среди ясного неба – на авторском экземпляре сценария появляется крупная надпись, сделанная рукой Геббельса: «Яннингс – Диктатор – никогда!».

Что произошло? Прикрыли проект? После Сталинграда прекратили финансировать многие кинопроекты, но едва ли не нашли бы денег на такой! Может быть, личный конфликт? Но 29 октября Яннингс – на дне рождения у Геббельса: беседуют, острят, смеются, как обычно все прежние годы. Что же все-таки случилось?

Рейхсфюрер Гиммлер иногда устраивал для высокопоставленных нацистов «ознакомительные» поездки по концентрационным лагерям. И вот осенью 43-го Гиммлер пригласил на такое «мероприятие» творческую интеллигенцию. Из актеров были Яннингс, Вернер Краус, Густав Грюндгенс (прототип Мефисто из романа Клауса Манна), актриса Пола Негри.

На участии Яннингса Гиммлер настаивал особо, поскольку знал о кинопроекте с условным названием «Диктатор» и искренне, видимо, полагал, что актеру для лучшего перевоплощения просто необходимы впечатления такого рода.

Поездка состоялась в начале ноября. Творческая интеллигенция вывезла из нее тяжелые впечатления. Кто-то поделился ими с коллегами и потом сильно пожалел; кто-то сидел дома, приходя в себя, кто-то запил.

Эмиль Яннингс был профессионалом до кончиков ногтей; он привык работать невзирая ни на какие обстоятельства. Ему понадобился минимальный срок: через два дня после возвращения он вышел на съемочную площадку.

С 10 ноября в Бабельсберге продолжается работа над «Диктатором». 12 ноября Геббельс отсматривает последние пробы. Любопытная деталь: по сценарию Диктатор имеет ребенка – дочь. Где-то в американских архивах должны сохраниться материалы: две или три кинопробы на роль дочери Диктатора старшей девочки Геббельсов Хельги.

И вдруг, 13 ноября, эта резолюция Геббельса: «Яннингс – Диктатор – никогда!».

Можно строить любые предположения, но прямых объяснений не нашлось. Разве что такое вот, косвенное – высказывание Геббельса о природе актерской игры: «Представьте себе, что вы утром побили вашу жену, – пишет Геббельс, – отражение вашего проступка ребенок унесет в своих глазах в школу, и там всё будут про вас знать. Актеры – те же дети, а потому следует беречь их глаза от ненужных впечатлений».

В самом конце царствования императрицы Анны Иоанновны разыгралась при российском дворе странная, грязная, кровавая драма. Оголтелое веселье, обжорство, шутовство, весь этот удалой разгул царской чиновной челяди стремительно завершился в пытошных камерах, на дыбе, на эшафоте.

Весной 1740 года фаворит императрицы Анны Бирон впервые сильно повздорил со своим выдвиженцем, кабинет-министром императрицы Артемием Волынским. Предмет спора был денежный: платить Польше за постой русской армии на ее территории или не платить. Бирон считал, что заплатить нужно, просто неприлично не заплатить. Волынский был согласен, что неприлично, но – чем?! От казны-то один пшик остался, к сотворению коего конфиденты его герцогской светлости руки и приложили. На такое обвинение Бирон рявкнул Волынскому, что тот, мол, со своими конфидентами и сам хорош казну объедать! Этаким манером друг дружку облаяв, могли бы два красавца и разойтись, как уж прежде бывало. Но Волынского, что называется, дернуло за язык, и он прилюдно обвинил Бирона, что тот служит Польше в ущерб матушке императрице.

«Который из вас больше украл, сама разберу!» – в сердцах бросила Анна.

Императрица болела; ей хотелось покоя. Одно дело – ежели шуты друг дружке в пейсы вцепятся – забава! Другое, когда два столпа, власть ее подпирающие, лбами сошлись. Бирон, зная Анну, поспешил ее заверить, что конфликт уже улажен, а сам решил действовать. Метил он, по большому-то счету, не в открытую всем напастям фигуру Волынского, а в укромного, смертного врага своего – треклятого Остермана. Авось, кривая и выведет!