Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

— Зря ты в доктора пошел, — хихикнул он, — не твое это призвание. Ты рожден сыщиком!

Раздраженный его тоном, Антуан огрызнулся:

— Если, дружок, человек так жаждет скрывать свою личную жизнь, он ее не выставляет на страницы журнала для всеобщего обозрения!

Задетый за живое, Жак крикнул в лицо брату:

— Ах, так? Может быть, в моей новелле ты вычитал об этой корзине роз?

Антуан уже не владел собой.

— Нет, — ответил он едко, но с наигранным спокойствием, тщательно выговаривая каждый слог. — Однако новелла позволила мне просмаковать тайный смысл твоего подношения! — И, пустив эту отравленную стрелу, Антуан, бросившись навстречу ветру, ускорил шаги.

Но сразу же он почувствовал, что совершил непоправимый промах, почувствовал с такой очевидностью, что у него даже дух перехватило. Загубил все из-за глупейшей фразы: теперь Жак окончательно ускользнет от него… Почему все-таки он вдруг потерял самообладание, поддавшись порыву злобы? Потому что причиной этого была Жиз? И что теперь делать? Объясняться, просить прощения? А не поздно ли? Ох, он готов был на все, лишь бы загладить свою ошибку!..

Он уже совсем собрался повернуться к брату и в самых ласковых выражениях признать свою вину, как вдруг почувствовал, что Жак схватил его за руку, вцепился в него изо всех сил; и это страстное, совершенно неожиданное, судорожное и вместе с тем такое братское прикосновение в течение доли секунды смыло не только этот ядовитый разговор, но и молчание, длившееся все три года разлуки. У самого его уха дрожащие губы пробормотали, даже голос и тот изменился:

— Но, Антуан, как ты мог? Как ты мог подумать? Значит, ты думал, что Жиз, что я… что мы? И ты поверил, что это возможно? Значит, ты сумасшедший!

Они пристально глядели друг на друга. Жак смотрел на Антуана страдальческим, но просветленным взглядом, прежним своим юным взглядом, и на лице его играло смешанное выражение негодования, муки и оскорбленной чистоты. Антуана словно затопила благодетельная волна света. С сияющим лицом он прижал к себе руку младшего брата. Неужели он и впрямь подозревал этих двух ребятишек? Теперь он уже и сам не знал. И подумал о Жиз с настоящим волнением. На него накатило необыкновенное счастье, он вдруг почувствовал себя легким, освободившимся от какого-то бремени. Наконец-то он нашел брата.

Жак молчал. Перед его глазами проходили только самые тяжкие картины: тот вечер в Мезон-Лаффите, когда он одновременно узнал о любви к нему Жиз и о том, что его самого неодолимо тянет к ней, их целомудренный беглый поцелуй ночью под липами; и романтический жест Жиз, усыпавшей розами то место, где они обменялись этим робким залогом любви…

Молчал и Антуан. Ему хотелось прервать это молчание, но от смущения он не мог произнести ни слова. Поэтому, прижимая к себе локтем руку Жака, как бы пытаясь сказать ему: «Да, я сумасшедший, я тебе верю, и я так счастлив!» — Жак ответил таким же пожатием; сейчас они лучше понимали друг друга, чем с помощью слов.

Так брели они через дождь, прижавшись друг к другу, и оба были сконфужены этой чересчур нежной, чересчур затянувшейся близостью; но ни тот, ни другой не решались первым ее нарушить. Теперь, когда путь их шел вдоль стены, защищавшей от ветра, Антуан открыл зонт, и посторонний решил бы, что они жмутся друг к другу, укрываясь от дождя.

Не обменявшись ни словом, они дошли до пансиона. Но перед дверью Антуан остановился, убрал руку и сказал самым естественным тоном:

— Очевидно, тебе до вечера надо переделать уйму дел. Посему оставляю тебя одного. Пойду посмотрю город…

— В такую погоду? — заметил Жак. Он улыбался, но Антуан уловил в его взгляде легкий оттенок колебания. (На самом же деле оба они боялись этого длинного сидения с глазу на глаз.) — Нет, — продолжал Жак, — мне надо только написать два-три письма, и дела-то всего минут на двадцать. И, возможно, около пяти придется кое-куда сходить. — Перспектива эта, видимо, не очень его обрадовала, но он тут же спохватился: — А до тех пор я свободен. Входи.

В их отсутствие комнату Жака прибрали. В печку подбросили дров, и она ровно гудела. Братья повесили перед огнем свои мокрые пальто, помогая друг другу с новым для них чувством товарищества.

Одно из окон так и осталось открытым. Антуан подошел к нему. Среди этого стада крыш, спускавшихся к озеру, подымалась величественная башня, увенчанная колоколенками, ее высокий тускло-зеленый шпиль блестел, омытый дождем. Антуан указал на нее пальцем.

— Собор святого Франциска, — пояснил Жак. — Разглядишь, который час?

На одной стороне колокольни виднелся циферблат, разрисованный пурпуром и золотом.

— Четверть третьего.

— Вот счастливчик. А у меня вот зрение испортилось. Но из-за мигреней я никак не привыкну работать в очках.

— Мигреней? — воскликнул Антуан, запиравший окно. Он поспешно обернулся. Поймав вопросительный взгляд брата, Жак не мог скрыть улыбки.

— Да, господин доктор. У меня дикие головные боли, и до сих пор все никак не пройдут.

— А какие именно боли?

— Просто ноет вот здесь.

— Всегда левая половина?

— Нет…

— Головокружения? Расстройство зрения?

— Да успокойся ты, — проговорил Жак, этот допрос уже начал его смущать. — Теперь мне много лучше.

— Ну-ну-ну! — сказал Антуан, отнюдь не собиравшийся шутить. — Тебя нужно хорошенько осмотреть, проверить функции пищеварения…

Хотя Антуан не собирался немедленно осматривать брата, он машинально сделал шаг вперед, и Жак так же машинально отступил. Он уже отвык, чтобы им занимались; малейшее внимание к его особе казалось ему посягательством на независимость. Впрочем, он тут же спохватился, больше того, заботливость брата растрогала его, он ощутил какую-то сладость, будто где-то в глубине его существа теплое дыхание вдруг омыло давно загрубевшие струны.

— Раньше ничего подобного у тебя не было, — продолжал Антуан. — Откуда это?

Жак, пожалев о том, что так демонстративно отпрянул назад, решил ответить, объяснить. Но вот только сумеет ли он сказать правду?

— Началось это после какой-то болезни… вроде шока… грипп, что ли, я и сам не знаю… а может быть, малярия… Я месяц провалялся в больнице.

— В больнице? А где?

— В… Габесе.

— В Габесе? Значит, в Тунисе?

— Да. Я, кажется, бредил. И с тех пор целыми месяцами мучался от ужасных головных болей.

Антуан ничего не сказал, но было ясно, что он думает: «Иметь в Париже комфортабельную квартиру, быть братом врача и чуть не подохнуть в какой-то тунисской больнице!..»

— Спасло меня вот что, — продолжал Жак, с намерением меняя разговор, — спас страх. Страх умереть в этом пекле. Я мечтал об Италии, как потерпевший кораблекрушение, которого носит по волнам на плоту, мечтает о суше, о пресной воде… И я держался только одной мыслью: живым или мертвым сесть на пароход, добраться до Неаполя.