Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

Он вернулся к креслу, сел и облокотился на стол.

— Следите за моей мыслью, — сказал он. — Во-первых, готов об заклад побиться, что Жак легче подчинится власти старшего брата, чем вашей, и я даже думаю, что, пользуясь большей свободой, он утратит тот дух непослушания и бунтарства, который мы знали за ним прежде. Во-вторых, что касается Антуана, его серьезность будет для нас порукой. Я уверен, что, будучи пойман на слове, он не откажется от этого способа вызволить брата. Что же касается тех прискорбных наклонностей, по поводу которых мы сокрушались сегодня, то вот что я вам скажу: от малой причины могут произойти большие последствия; думаю, что, перелагая на него ответственность за юную душу, вы получаете тем самым наилучший противовес, и это неизбежно приведет его к менее… анархическим взглядам на общество, нравственность и религию. В-третьих, ваша отеческая власть, огражденная таким образом от тех повседневных трений, которые подтачивают и ослабляют ее, полностью сохранит свой авторитет и сможет осуществлять верховное руководство обоими сыновьями, каковое является ее уделом и, я бы сказал, главным предназначением. Наконец, — тут голос аббата обрел особую доверительность, — должен вам признаться, что, на мой взгляд, было бы весьма желательным, чтобы к моменту выборов Жак покинул Круи и все толки об этом деле раз и навсегда прекратились. Известность влечет за собой всяческие интервью и анкеты; вы подвергнетесь нападкам прессы… Соображение совершенно второстепенное, я знаю; но в конечном счете…

Господин Тибо бросил на священника взгляд, в котором угадывалось беспокойство. Он не хотел себе признаться, но это освобождение Жака из-под ареста облегчало его совесть; предложенная аббатом комбинация сулила одни лишь выгоды, поскольку спасала его самолюбие в глазах Антуана и возвращала Жака к обычной жизни, не посягая при этом на досуги г-на Тибо.

— Если б я был уверен, — сказал он наконец, — что этот негодяй, как только мы его выпустим, не причинит нам новых неприятностей…

На сей раз битва была выиграна.

Аббат обещал взять на себя негласное наблюдение за жизнью Антуана и Жака, по крайней мере, в самые первые месяцы. Затем он согласился прийти завтра к обеду на Университетскую улицу и принять участие в разговоре, который отец собирался повести со старшим сыном.

Господин Тибо встал. Он уходил с легким, обновившимся сердцем. Но когда он порывисто сжал руки своего духовника, его снова охватило сомнение.

— Да простит мне господь, что я такой, — жалобно проговорил он.

Аббат окинул его счастливым взглядом.

— «Кто из вас, — прошептал он, — имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? — И, воздев перст, заключил с легкой улыбкой: — Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся…»

Как-то утром, часов около девяти, консьержка дома на улице Обсерватории вызвала г-жу де Фонтанен. Ее желает видеть одна «особа», которая отказалась, однако, подняться и не хочет себя назвать.

— Особа? Женщина?

— Девушка.

Госпожа де Фонтанен попятилась. Вероятно, очередная интрижка Жерома. Может быть, шантаж?

— И такая молоденькая! — добавила привратница. — Совсем еще ребенок.

— Сейчас спущусь.

В самом деле, в сумраке швейцарской прятался ребенок, и когда он наконец поднял голову…

— Николь? — воскликнула г-жа де Фонтанен, узнав дочь Ноэми Пти-Дютрёй.

Николь чуть было не бросилась тетке в объятия, но подавила свой порыв. Лицо у нее было серое, осунувшееся. Она не плакала, глаза были широко раскрыты, брови высоко подняты; она казалась возбужденной, полной решимости и отлично владела собой.

— Тетя, мне нужно с вами поговорить.

— Пойдем.

— Не в квартире.

— Почему?

— Нет, не в квартире.

— Но почему же? Я одна.

Она почувствовала, что Николь колеблется.

— Даниэль в лицее, Женни пошла на урок музыки, — говорю тебе, что я до обеда одна. Ну, пойдем.

Николь молча последовала за ней. Г-жа де Фонтанен провела ее к себе в спальню.

— Что случилось? — Она не могла скрыть своего недоверия. — Кто тебя прислал? Откуда ты пришла?

Николь смотрела на нее, не опуская глаз; ее ресницы дрожали.

— Я убежала.

— Ах, — вздохнула г-жа де Фонтанен со страдальческим выражением лица. Но все же почувствовала облегчение. — И пришла сюда?

Николь повела плечами, точно говоря: «А куда мне было идти? У меня больше никого нет».

— Садись, дорогая. Ну… У тебя измученный вид. Ты голодна?

— Немножко.

Она виновато улыбнулась.

— Так что ж ты молчишь? — воскликнула г-жа де Фонтанен, увлекая Николь в столовую.

Она увидела, с какой жадностью девочка поглощает хлеб с маслом, и достала из буфета остатки холодного мяса и варенье. Николь ела молча, стыдясь своего аппетита и не в силах его скрыть. Ее щеки порозовели. Она выпила одну за другой две чашки чая.

— Когда ты ела в последний раз? — спросила г-жа де Фонтанен; она выглядела еще более взволнованной, чем девочка. — Тебе не холодно?

— Нет.

— Да как же, ты ведь вся дрожишь.

Николь нетерпеливо махнула рукой: она сердилась на себя за то, что не смогла скрыть своей слабости.

— Я всю ночь ехала и немного продрогла…

— Ехала? Откуда же ты сейчас?

— Из Брюсселя.

— Боже мой, из Брюсселя! И одна?

— Да, — отчеканила девушка.

Ее голос свидетельствовал о твердости принятого решения. Г-жа де Фонтанен схватила ее за руку.

— Ты озябла. Пойдем ко мне в спальню. Хочешь лечь, поспать? Обо всем расскажешь мне после.

— Нет, нет, сейчас. Пока мы одни. Да мне и не хочется спать. Уверяю вас!

Было еще только начало апреля. Г-жа де Фонтанен разожгла огонь, укутала беглянку в теплый платок и заставила сесть возле камина. Девочка упиралась, потом уступила; сидела сердитая, глаза пылали и смотрели в одну точку, ни за что не желая смягчаться. Кинула взгляд на настенные часы; она так хотела поскорей все сказать, а вот теперь никак не могла решиться. Чтобы не смущать ее еще больше, тетка старалась смотреть в сторону. Прошло несколько минут; Николь молчала.

— Что бы ты ни натворила, родная, — сказала г-жа де Фонтанен, — никто тебя здесь ни о чем не спросит. Если хочешь, храни свою тайну про себя. Я благодарна тебе, что ты решила к нам приехать. Ты будешь здесь как своя.

Николь выпрямилась. Ее подозревают в каком-то проступке, о котором стыдно рассказывать? От резкого движения платок соскользнул с плеч и открыл крепкую грудь, что так не вязалось с совсем еще детским выражением худенького лица.

— Наоборот, — сказала она с пылающим взглядом, — я хочу рассказать все. — И тут же начала с вызывающей сухостью: — Тетя… Помните, когда вы пришли на улицу Монсо…