Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

Жак увидел, как они обступили вагон, на подножке которого стояли два пассажира. Он тотчас узнал Германа Мюллера. Второй, которого он не знал, был еще молодой человек крепкого сложения, с энергичным лицом, выражавшим прямоту и силу.

— Кто это с Мюллером? — спросил Жак у Рабба.

— Анри де Ман {119} 119 Стр. 511. Анри де Ман (Хендрик де Ман, 1885–1953) — один из лидеров Бельгийской рабочей партии. , бельгиец. Настоящий человек, чистый… Человек, который размышляет, ищет… Ты, наверное, видел его в Брюсселе, в среду?.. Он так же хорошо говорит по-немецки, как и по-французски; должно быть, он приехал в качестве переводчика.

Женни коснулась руки Жака.

— Посмотрите… Сейчас уже пропускают.

Они бросились вперед, чтобы присоединиться к группе делегатов, но вереница вышедших из поезда пассажиров загораживала путь.

Когда им удалось наконец пробиться к вагону, официальные представители, которым было поручено доставить германского делегата прямо на закрытое совещание в Бурбонский дворец, уже исчезли.

В зале перед только что вывешенным объявлением толпилось множество людей. Жак и Женни подошли ближе. Заголовок, напечатанный крупным шрифтом, гласил:

РАСПОРЯЖЕНИЕ, КАСАЮЩЕЕСЯ ИНОСТРАНЦЕВ

Чей-то голос насмешливо произнес сзади:

— Эти молодцы не теряют времени даром! Надо думать, что все это было напечатано заранее!

Женни обернулась. Говорил молодой рабочий в синей блузе, с окурком в зубах; пара новеньких солдатских ботинок из толстой кожи висела у него через плечо.

— И ты тоже, — заметил его сосед, указывая на подбитые гвоздями ботинки, — ты тоже не терял времени даром.

— Это чтобы дать пинка в зад Вильгельму! — бросил рабочий, удаляясь. Кругом засмеялись.

Жак не шевельнулся. Его глаза не отрывались от объявления. Пальцы судорожно сжимали локоть Женни. Свободной рукой он указал ей на параграф, напечатанный жирным шрифтом:

Иностранцы без различия национальности могут выехать из Парижского укрепленного района до конца первого дня мобилизации. Перед отъездом они должны удостоверить свою личность в вокзальном полицейском комиссариате .

Мысли вихрем проносились в мозгу Жака. «ИНОСТРАНЦЫ!..» В пачке, оставленной им у Женни, еще лежали фальшивые документы, которыми его снабдили для берлинского задания… француз Жак Тибо, даже и предъявив удостоверение о негодности к военной службе, несомненно, встретит некоторые затруднения, если захочет выехать в Швейцарию, но кто может помешать женевскому студенту Эберле вернуться домой в разрешенный законом срок?.. «До конца первого дня мобилизации…» В воскресенье. Завтра…

«Уехать завтра до вечера, — сказал он себе внезапно. — Но как же она?»

Он обнял девушку за плечи и, подталкивая, вывел ее из толпы.

— Послушайте, — сказал он прерывающимся голосом. — Я непременно должен зайти к брату.

Женни добросовестно прочла напечатанный жирным шрифтом параграф: «Иностранцы…» и т. д. Почему у Жака сделался вдруг такой взволнованный вид? Почему он уводит ее так быстро? Зачем ему вздумалось идти к Антуану?

Он и сам не мог бы сказать зачем. Именно об Антуане была его первая мысль, когда, проходя по улице Комартен, он услышал набат. И теперь, в том смятении, какое вызвал в нем этот приказ, ему инстинктивно захотелось увидеть брата.

Женни не решалась спросить его о чем-либо. Этот вокзальный двор, этот квартал, куда она попадала так редко, был связан для нее с воспоминанием о ее бегстве от Жака в вечер отъезда Даниэля, и ожившее воспоминание угнетало ее.

За один час внешний облик города успел измениться. На улицах столько же пешеходов, если не больше, но ни одного гуляющего. Все спешили, думая теперь только о своих делах. Каждому из этих прохожих вдруг понадобилось, должно быть, устранить какие-то затруднения, о чем-то распорядиться, кому-то передать свои обязанности; каждому надо было повидаться с родными, друзьями, надо было спешно с кем-то помириться или довести до конца какой-то разрыв. Устремив глаза в землю, стиснув зубы, все с озабоченными лицами бежали, захватывая и мостовую, где машины были сейчас редки и можно было идти быстрее. Очень мало такси: чтобы быть свободными, почти все шоферы поставили свои машины в гараж. Ни одного автобуса: с сегодняшнего вечера был реквизирован весь городской транспорт.

Женни с трудом поспевала за Жаком и изо всех сил старалась скрыть это от него. Похожий на всех других, он шел с напряженным лицом, выставив вперед подбородок, словно убегая от преследования. Она не могла угадать, о чем он думает, но чувствовала, что он во власти какой-то внутренней борьбы.

В самом деле, слова приказа внезапно придали отчетливую форму бродившим в нем неясным порывам, до этой минуты бессознательным и смутным. Фигура Мейнестреля встала перед его глазами. Он снова увидел комнату в Брюсселе, Пилота в синей пижаме, с блуждающим взглядом… каминный очаг, полный золы… Жак не имел известий с четверга. Он много раз спрашивал себя: «Что делает там Пилот?» Разумеется, он в самом центре революционной борьбы… «Иностранцы могут выехать из Парижа!» В Женеве, возле Пилота, он вновь обретет деятельную среду, оставшуюся незапятнанной, независимой! Он вспомнил о Ричардли, о Митгерге, об этой нетронутой фаланге, уединившейся там, в центре вооруженной Европы. Бежать в Швейцарию?.. Искушение было велико. И все же он колебался. Из-за Женни? Да… Но не Женни была истинной причиной его нерешительности. Может быть, он испытывал угрызения совести, считая побег дезертирством? Ничуть! Напротив: первейшим его долгом было отказаться идти защищать в качестве солдата все то, что он никогда не переставал осуждать, против чего боролся… Мысль уехать и оказаться в безопасности — вот что было ему нестерпимо. Оказаться в безопасности, в то время как другие… Нет! Он будет жить в мире с самим собой только в том случае, если его отказ будет сопряжен с риском, с личной опасностью, равной тем опасностям, какие ждут его мобилизованных братьев… Так что же делать? Отказаться от убежища в нейтральной стране, остаться во Франции? Бороться против войны, против армии в стране, находящейся на осадном положении? Где всякая антивоенная пропаганда натолкнется на беспощадные репрессии. Где его будут подозревать, где за ним будут следить, а может быть, сразу засадят в тюрьму? Это было бы нелепо… Что же все-таки делать? Бежать в Швейцарию!.. Но с какой целью?

— Существовать — это ничто, — отчеканил он с какой-то яростью. И прибавил, отвечая на изумленный взгляд Женни: — Существовать, думать, верить — все это ничто! Все это ничто, если нельзя претворить свою жизнь, свою мысль, свои убеждения в действие!

— В действие?