Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

«Эй, ты! Куда бежишь?» — «Ты что, с ума спятил?» — «Эй, старина!»

Какой-то пехотинец наискось перебежал дорогу, наперерез колонне, направляясь назад, на восток, — к противнику… Не обращая внимания на оклики, он пробирается между повозками, между солдатами. Он уже немолод. У него седая борода, и она поседела не только от пыли. Он без оружия, без ранца; выцветшая солдатская шинель надета поверх крестьянских штанов из коричневого плиса. Болтающиеся от бега предметы бьют его по бедрам: патронташ, манерка, сумка. «Эй, папаша, куда бежишь?» Он увертывается от протянутых рук. У него растерянное лицо, упрямый, дикий взгляд. Губы его шевелятся: кажется, что он тихо беседует с каким-то призраком. «Ты что, домой идешь, старина?» — «Счастливо!» — «Пиши чаще!» Не поворачивая головы, не говоря ни слова, солдат устремляется вперед, перелезает через кучу камней, перепрыгивает канаву, раздвигает кусты, окаймляющие пастбище, и исчезает.

«Смотри-ка! Лодки!» — «На дороге?» — «Как так?» — «Это удирает рота понтонеров!» — «Они перерезали колонну», — «Где?» — «И верно! Погляди! Лодки на колесах! Чего только тут не увидишь!» — «Ну что, Жозеф, пожалуй, на этот раз мы раздумали переходить Рейн?» — «Быстрее!» — «Марш!» Колонна вздрагивает и трогается в путь.

Через сто метров новая остановка. «Что там еще?» На этот раз стоянка затягивается. Дорогу пересекает железнодорожное полотно, по которому тянутся бесчисленные составы пустых вагонов; их волочит пыхтящий, добела раскаленный паровоз. Жандармы опускают носилки в пыль. «Кажется, дело плохо, начальник: они отводят подвижной состав в тыл!» — посмеиваясь, говорит Маржула. Бригадир смотрит на поезд и, не отвечая, отирает пот с лица. «Гм, — зубоскалит маленький корсиканец, — Маржула сильно повеселел с тех пор, как мы даем стрекача! Верно, начальник?» — «Да… — говорит третий жандарм, атлет с бычьей шеей, который, сидя на куче камней, жует кусок хлеба, — третьего дня, когда мы заметили улан, ему стало сильно не по себе…» Маржула краснеет. У него большой нос, большие серые глаза, грустный, уклончивый, но не безвольный взгляд, упрямый лоб, лицо расчетливого крестьянина. Он обращается к бригадиру, который молча смотрит на него: «Что греха таить, начальник: война — это не по мне. Я не корсиканец, я никогда не любил драться».

Бригадир не слушает. Он отвернулся и смотрит вправо. Глухой, как барабанный бой, топот примешивается к шуму поезда. Вдоль железнодорожного пути рысью несется группа всадников. «Разъезд?» — «Нет, это из штаба». — «Может, приказ?» — «Посторонитесь, черт побери!» Кавалерийский отряд состоит из капитана кирасир, сопровождаемого двумя унтер-офицерами и несколькими солдатами. Лошади пробираются между повозками и пехотинцами, огибают носилки, пересекают дорогу, собираются вместе по ту сторону ее и мчатся напрямик, через поля, на запад. «Этим везет!» — «Как бы не так! Говорят, что кавалерийская дивизия получила приказ зайти нам в тыл, чтобы помешать им неожиданно напасть на нас сзади!»

Вокруг носилок спорят солдаты. Между отворотами расстегнутых шинелей на потной груди у каждого висит на черном шнурке бляха, личный знак, который в случае смертельного ранения должен будет помочь опознать каждый труп. Сколько им лет? У всех помятые, грязные лица, одинаково старые. «Осталось у тебя немного воды?» — «Нет, ни капли!» — «Говорю тебе, что в ночь на седьмое мы видели цеппелин. Он летел над лесом…» — «Так мы не отступаем? Нет? Тогда чего тебе еще надо?» — «Связист из бригады слышал, как штабной офицер объяснял это Старику. Мы не отступаем!» — «Слышите, вы? Он говорит, что мы не отступаем!» — «Нет! Это называется стратегический отход. Чтобы лучше подготовить контрнаступление… Ловкая штука… Мы возьмем их в «клещи». — «Во что?» — «В «клещи». Спроси у фельдфебеля. Знаешь, что это за «клещи»? Мы заманим их в западню, понимаешь? А потом — трах! «Клещи» сжимаются и их песенка спета!» — «Таубе!» — «Где?» — «Там!» — «Где?» — «Прямо над скирдой». — «Таубе!» — «Марш!» — «Таубе, господин фельдфебель!» — «Вперед! Вот и багажный вагон. Это хвост состава». — «Почему ты думаешь, что это таубе?» — «Ясно. Его обстреливают. Смотри!» Вокруг крошечной блестящей точки в небе появляются маленькие облачка дыма, которые в первую минуту принимают шарообразную форму, а потом рассеиваются от ветра. «Стройся! Марш!» Последние вагоны медленно скользят по рельсам. Переезд свободен.

Давка… О, эти толчки!.. Мужайся… Мужайся… В минутном проблеске сознания Жак слышит над собой тяжелое дыхание жандарма, несущего изголовье носилок. Потом все опрокидывается: головокружение, тошнота, смертельная слабость. Мужайся… Пестрые ряды солдат проходят, кружась, словно деревянные лошадки на каруселях, синие и красные. Жак стонет. Тонкая рука, нервная рука Мейнестреля чернеет, скрючивается на глазах, превращается в обуглившуюся куриную лапу… Листовки! Все сгорели, погибли… Умереть… Умереть…

Гудок автомобиля. Жак поднимает веки. Колонна остановилась у въезда в городок. Автомобиль гудит; он идет из тыла. Чтобы пропустить его, солдаты скучиваются на краю дороги. При крике «смирно!» жандармский бригадир отдает честь. Это открытая машина с флажком; она переполнена офицерами. В глубине поблескивает золотом кепи генерала. Жак закрывает глаза. Картина военного суда проносится перед его глазами. Он стоит в центре судилища, перед этим генералом в кепи с золотым позументом… Г-н Фем… Гудок безостановочно гудит. Все смешалось… Когда Жак снова открывает глаза, он видит ровно подстриженную живую изгородь, лужайки, герань, виллу с полосатыми шторами… Мезон-Лаффит… Над оградой развевается белый флаг с красным крестом. У подъезда пустой, изрешеченный пулями санитарный автомобиль; все стекла разбиты. Колонна проходит мимо. Она шагает несколько минут, затем останавливается. Носилки резко ударяются о землю. Теперь на каждой, даже самой короткой, стоянке большинство солдат, вместо того чтобы ждать стоя, валятся на дорогу в том самом месте, где остановились, не снимая ни мешка, ни винтовки, словно хотят исчезнуть с лица земли.

Колонна находится в двухстах метрах от деревни., «Похоже на то, что мы сделаем привал у земляков», — говорит бригадир.

Суматоха. «Марш!» Колонна двигается дальше, проходит пятьдесят метров и снова останавливается.

Толчок. Что такое? Солнце еще высоко и жжет. Сколько часов, сколько дней длится этот переход? Ему больно. Кровь, скопившаяся во рту, придает слюне отвратительный вкус. Слепни, мухи, которыми покрыты мулы, впиваются ему в подбородок, жалят руки.

Деревенский мальчишка с горящими глазами рассказывает, смеясь, окружившим его солдатам: «В подвале мэрии… Прямо против отдушины… Трое! Трое пленных улан… Им недолго осталось! Ну точь-в-точь как крысы… Говорят, они хватают всех детей и отрубают им руки… Одного из них двое часовых водили мочиться. Так бы и распорол ему живот!» Бригадир подзывает мальчугана: «Что, есть еще у вас тут вино?» — «Как не быть!» — «Вот тебе двадцать су, пойди купи литр». — «Нипочем не вернется, начальник», — неодобрительным тоном предсказывает Маржула. «Вперед! Марш!» Новая перебежка на пятьдесят метров до перекрестка, где устроил привал взвод кавалеристов. Справа, на большом участке, обнесенном белой оградой, — как видно, это базарная площадь, — унтер-офицеры выстроили остатки пехотной роты. В центре капитан говорит что-то солдатам. Потом ряды расстраиваются. Возле скирды походная кухня, — здесь раздают похлебку. Звяканье котелков, крики, споры, гуденье пчелиного роя. Мальчишка появляется снова, запыхавшись, размахивая бутылкой. Он смеется: «Вот ваше вино, получайте. Взяли четырнадцать су, — ну и мародеры!»