Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

— А как идет ваша торговля, господин Шаль? Хорошо?

— Да идет помаленьку, идет… Как и все в нынешние времена, мадемуазель Жиз! Приходится приспосабливаться. У нас забрали на фронт всех изобретателей; а на фронте, черт побери, они ничего путного не делают… Иногда, конечно, кому-нибудь приходит в голову интересная мысль. Например, наше «Лото Антанты». На днях выйдет… Портативное… Картинки на мотив военных операций: Марна, Эпарж, Дуомон {141} 141 Стр. 679. Марна, Эпарж, Дуомон… — В результате битвы на Марне (30 августа — 9 сентября 1914 г.) было остановлено наступление германских войск на Париж. Эпарж, Дуомон — места ожесточенных боев. … Большой успех у фронтовиков… Приходится приспосабливаться, мадемуазель Жиз…

«Зато ты нисколько не переменился», — подумал Антуан.

Из Пуан-дю-Жур в Левалуа катафалк ехал Внешними бульварами. Радостный и сияющий вставал воскресный день. Уже пригревало солнце. У фортов разгуливали солдаты. Парижанки в светлых платьях направлялись через ворота Дофина в Булонский лес с детьми, с собачками; вдоль тротуаров стояли тележки, полные цветов. Как когда-то…

— А от… чего она… умерла? — спросил Антуан. Голос его прерывался от толчков.

Жиз круто повернулась к нему:

— Отчего? Бедная тетя… Она, как говорится, вся изболелась. Желудок, почки, сердце. Целыми неделями у нее не работал желудок. В последнюю ночь сердце внезапно сдало. — Она помолчала. — Ты представить себе не можешь, как изменился ее характер за последнее время, с тех пор как она переехала в Убежище… Ничем, кроме себя, не интересовалась. Ее режим, ее здоровье, ее сберегательная книжка. Тиранила сиделок, монахинь. Да, да! Жаловалась на всех: ей казалось, что ее преследуют. Даже обвинила свою соседку, что та ее обокрала: вышла целая история… Тетя по суткам не пила: думала, что сестры хотят ее отравить.

Жиз снова замолчала: никто не произнес ни слова. Молчание она истолковала превратно — приняла его за упрек. Потому что в последние дни ее мучила совесть: она спрашивала себя, все ли сделала , что должна была сделать для тетки. «Ведь она воспитала меня, — твердила про себя Жиз, — а я ушла от нее при первой же возможности; и в Убежище я ее почти не навещала».

— В Мезоне, — снова заговорила она, повысив немного голос, как будто желая оправдаться, — мы так поглощены нашим госпиталем… Пойми, мне нелегко было выбраться. Последние месяцы особенно; я ее почти не видела. А потом настоятельница мне написала, и я тут же приехала. Никогда не забуду… Бедная тетя… Сидела в самом углу комнаты, где висели ее платья, — на чемодане, в рубашке и в белой холщовой юбке, чепец сбился набок. Одна нога в чулке, другая голая. Она высохла вся, как скелет. Лоб торчит, щеки ввалились, шея тощая… Но удивительно — нога у нее была совсем молодая, даже юная: нога как у девушки… Она ничего не спросила — ни про меня, ни про кого. Сразу начала жаловаться на своих соседок, на монахинь. А потом открыла свой секретер, помнишь его? Ей захотелось показать мне ящичек, где она хранила свои сбережения, «чтобы оплатить все расходы». И тут она начала говорить о своем погребении: «Ты меня больше не увидишь. Я скоро умру!» А потом сказала: «Но ты не бойся, я скажу настоятельнице, чтобы она все-таки высылала тебе деньги на рождество». Я попробовала было дошутить: «Тетя, ты уже лет десять твердишь, что скоро умрешь». Она рассердилась на меня: «Я хочу умереть! Я устала жить!» И потом взглянула на свою ногу: «Посмотри, какая у меня крошечная ножка. А у тебя всегда были лапищи, как у мальчишки». Прощаясь, я хотела ее поцеловать, но она меня оттолкнула: «Не целуй меня. От меня плохо пахнет, старостью пахнет…» И тут заговорила о тебе. Я была уже у дверей; она меня окликнула: «Знаешь, у меня выпало шесть зубов. Прямо рву их, как редиску!» И так весело рассмеялась своим смешком, помнишь? «Шесть зубов. Скажи об этом Антуану… Если он хочет меня увидеть, пусть поторопится».

Антуан слушал. Слушал с волнением: с недавних пор его стали интересовать рассказы о болезнях, о смертях. Кроме того, болтовня Жиз позволяла ему молчать.

— Это было твое последнее посещение?

— Нет. Я приезжала еще недели через две. Она написала мне, что соборовалась. В комнате было темно. Тетя не могла выносить дневного света… Сестра Марта подвела меня к постели. Тетя лежала, скорчившись под пуховиком, совсем крошечная… Сестра попыталась вывести ее из оцепенения: «Это ваша любимица Жиз!» Пуховик зашевелился. Не знаю, поняла ли она, узнала ли меня. Вдруг она сказала очень четко: «Как это долго!» — а через минуту: «Что слышно о войне?» Я стала ей рассказывать, но она не ответила, очевидно, не понимала. Несколько раз перебивала меня: «Ну? Что же нового?» А когда я хотела поцеловать ее в лоб, она меня оттолкнула: «Ты меня растреплешь!» Бедная тетя… «Ты меня растреплешь!» — последние ее слова.

Шаль утер глаза платком. Потом аккуратно сложил платок и неодобрительно пробормотал сквозь зубы:

— И не нужно было… Не нужно было трепать ее волосы!

Жиз быстро опустила голову, и невольная улыбка, юная и лукавая, прошла, как отблеск, по ее лицу. Антуан уловил эту улыбку, и Жиз вдруг стала очень близкой: захотелось назвать ее, как прежде, Негритяночкой и поддразнить, как в былые времена.

Карета въехала в ворота заставы Шамперре и остановилась для совершения необходимых формальностей. На площади стояли зенитные пушки, пулеметы и прожекторы, закамуфлированные чехлами, возле них расхаживали часовые.

Когда кортеж снова двинулся и выехал на шумные улицы Левалуа, Шаль вздохнул:

— Ах! А все-таки она была счастлива в Убежище, наша славная Мадемуазель! Того же и себе желаю, господин Антуан: мужскую богадельню, но, конечно, благоустроенную… Там будет спокойно… Не придется ни о чём больше думать… — Он снял очки, вытер их. Без очков он щурился, и взгляд у него оказался кроткий и восторженный. — Я оставлю им ренту, которую получил от вашего отца, — продолжал он, — у меня будет кров над головой до конца моих дней… Смогу понежиться в постели, смогу подумать о своих делах… Я побывал тут в одной богадельне, в Ланьи. Но по нынешним временам этот район небезопасен, слишком на Востоке. А с этими бошами ничего нельзя знать. Да и бомбоубежища настоящего там нет… Значит, это вообще не настоящее убежище. А по нынешним временам нужны настоящие убежища.

Он произносил «по нынешним временам» жалобным голосом, заслоняя лицо руками в черных перчатках, как будто оборонялся от слишком зловещих предзнаменований. Шведские перчатки были не по руке, и ссохшиеся кончики потертых пальцев противно закручивались, как завитки раковины.

Антуан и Жиз молчали. Им уже не хотелось улыбаться.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, нигде нет покоя, — продолжал Шаль жалобным голоском. — Только во время ночной тревоги… когда есть надежное убежище. Тогда спокойно… В доме номер девятнадцать, напротив нас, есть хорошее убежище. — Он помолчал с минуту потому, что Антуан раскашлялся. Потом добавил: — Видите ли, господин Антуан, ночи в убежище — по нынешним временам это лучшее, что может быть.