Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

Антуан отодвинулся от стола, зажег папиросу и скрестил руки на груди. Сумерки наступили так быстро, что Жак уже не мог ясно различить выражение лица брата.

— Ну, что же дальше? — спросил Антуан. — Ваша революция должна все это сразу изменить, как по волшебству?

Тон был насмешливый. Жак отодвинул от себя тарелку, удобно оперся локтем на стол и в полумраке дерзко взглянул на брата.

— Да. Потому, что сейчас, пока рабочий одинок и во власти нужды, он беззащитен. Но первое социальное следствие революции будет заключаться в том, что он наконец получит политическую власть. Тогда он изменит базис общества. Тогда он сможет создать новые порядки, новый свод законов… Видишь ли, единственное зло — это эксплуатация человека человеком. Надо построить мир, где такая эксплуатация будет невозможна. Мир, где все богатства, которые сейчас незаконно захвачены паразитическими учреждениями, вроде ваших крупных промышленных предприятий и ваших огромных банков, будут пущены в обращение для того, чтобы пользоваться ими могло все человечество. В данное время бедняк, работающий на производстве, с таким трудом добывает свой прожиточный минимум, что у него не остается ни времени, ни сил, ни даже желания научиться мыслить, развить свои человеческие способности. Когда мы говорим, что революция упразднит пролетариат, то мы имеем в виду именно это. В представлении настоящих революционеров революция не только должна обесценить производителю более свободное, более обеспеченное и более счастливое существование — она должна прежде всего изменить положение человека в отношении труда; она должна очеловечить самый труд, чтобы он перестал быть отупляющим игом. Рабочий должен пользоваться досугом. Не быть с утра и до вечера только орудием производства. Он должен иметь время, чтобы задуматься над самим собой, иметь возможность развить до максимума — в зависимости от своих способностей — свое человеческое достоинство; стать, в той мере, в какой это для него возможно, — а эта мера не столь мала, как обычно считается, — настоящей человеческой личностью…

Он произнес: «А эта мера не столь мала, как обычно считается», — с убедительностью глубоко уверенного в своих словах человека, но глухим тоном, в котором более опытный наблюдатель, чем его брат, уловил бы, вероятно, нотку сомнения.

Антуан этого не заметил. Он размышлял.

— В конце концов, я согласен с тобой… — уступил он. — Если предположить, что все это осуществимо… Но каким образом?

— Не иначе, как путем революции.

— Это означает диктатуру пролетариата?

— Диктатура… да… Придется начать с этого, — произнес Жак задумчиво. — Лучше сказать — диктатура производителей. Слово «пролетариат» так избито… Даже в революционных кругах теперь стараются освободиться от старой гуманитарной и либеральной терминологии сорок восьмого года…

«Это неправда, — мысленно перебил он себя, вспомнив свою собственную манеру выражаться и словопрения «Говорильни». — Но мы к этому, несомненно, придем».

Антуан сидел молча. Он недослышал последних фраз, произнесенных братом. «Диктатура…» — размышлял он. A priori [22] Заранее (лат.). диктатура пролетариата не казалась ему неприемлемой сама по себе. Он даже без особого труда представлял себе, что она может возникнуть в некоторых странах, например, в Германии. Но она казалась ему совершенно неосуществимой во Франции. «Подобная диктатура, — рассуждал он, — не могла бы установиться просто механически; ей понадобилось бы время, чтобы вполне увериться в своей победе, чтобы утвердиться, чтобы добиться экономических результатов, чтобы действительно пустить корни в новых поколениях. На это потребовалось бы не менее восьми или десяти, может быть, пятнадцати лет тиранического режима постоянной борьбы, репрессий, грабежа, нищеты. Франция — страна граждан, склонных критиковать правительство, индивидуалистов, дорожащих своими свободами, страна мелких рантье, где рядовой революционер еще сохраняет, незаметно для себя самого, образ жизни и вкусы мелкого собственника, — в состоянии ли Франция вынести в течение десяти лет такую железную дисциплину? Было бы безумием на это рассчитывать».

Между тем Жак, словно закусив удила, продолжал свою обвинительную речь:

— Порабощение, эксплуатация всякой человеческой деятельности капиталистической системой прекратится лишь вместе с ее существованием. Собственнические аппетиты эксплуататоров никогда не будут знать пределов. Расцвет промышленности за последнее пятидесятилетие лишь усилил их власть. Все богатства мира являются предметом их вожделения! Потребность в завоеваниях и экспансии у них настолько велика, что отдельные фракции мирового капитализма, вместо того чтобы подумать об объединении в целях установления международного господства, дошли, вопреки вполне очевидной своей выгоде, до междоусобных раздоров, напоминая собой наследников из знатного рода, оспаривающих друг у друга родовое поместье!.. Вот истинная, самая глубокая причина угрожающей нам войны… (Он все возвращался к своей навязчивой идее о войне.) Но как бы им на сей раз не пришлось встретить отпор со стороны таких сил, о которых они даже и не подозревают! Пролетариат, слава богу, далеко не так пассивен, как прежде! Он не допустит, чтобы имущие классы своей ненасытностью и своими распрями вовлекли его в катастрофу, расплачиваться за которую придется опять же ему… Революция в данный момент отходит на второй план. В первую очередь следует во что бы то ни стало помешать войне! Затем…

— А затем?

— А затем не будет недостатка в конкретных задачах. Самое неотложное, что нужно будет сделать, — это воспользоваться победой народных партий и негодованием общественного мнения против империалистов, нанести решительный удар и захватить в свои руки власть… Тогда явится возможность ввести во всем мире рациональную организацию производства… Во всем мире, — ты понимаешь?..

Антуан внимательно слушал. Он сделал знак, что все прекрасно понимает. Но его неопределенная улыбка указывала на то, что он пока воздерживается от одобрения.

— Я прекрасно знаю, что все это не делается само собой, — продолжал Жак. — Чтобы добиться успеха, придется прибегнуть к революционному насилию: поднять вооруженное восстание , — добавил он, пользуясь выражениями Мейнестреля и даже подражая его резкому голосу. — Борьба будет жестокая. Но час ее уже близок. Иначе трудящееся человечество будет обречено ждать своего освобождения, может быть, еще несколько десятков лет…

Наступило молчание.

— А… имеются ли у вас нужные люди для осуществления этой прекрасной программы? — спросил Антуан.