Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Неизменный Сарти со всем своим музыкальным воинством был при князе. Был при нем и племянник Потемкина Энгельгардт, был и принц де Линь, представлявший императора Иосифа, равно и другие вельможи и услужающие.

Потемкин был большим любителем шахмат и коротал время за шахматной доской. Он все надеялся взять Очаков измором, не прибегая к штурму. Он был обложен и с суши, и с моря и, по расчетам князя, не мог долго продержаться.

Князь выигрывал партию за партией. В шахматы. А свою главную партию против Очакова — проигрывал. Злился. Хандрил. Устраивал пиры с истинно потемкинским размахом, когда снедь везли из Москвы и Астрахани, вина же были французские. Порой князь заговаривал, что жаждет сразиться с турком в поле. Пока же полем его сражений был роскошный шатер, а в неизменных противницах — прекрасные женщины.

Так продолжалось месяц, два, три…

Первыми не выдержали турки, отсиживавшиеся за стенами. Они сочли нерешительность русских за слабость. Они решили сделать вылазку и сокрушить русский лагерь.

…Нежнейшая музыка звучала под пологом шатра: пели струнные, солировала виола да гамба. Потемкин развалился в кресле, глаза его были закрыты. За ним расположились вперемешку генералы и придворные — у светлейшего был свой двор, — женщины и мужчины, именитые и не очень.

Вдруг музыку перебила ружейная трескотня и гортанные крики турок. Потемкин вздохнул и открыл глаза, Сарти застыл с воздетыми руками.

В шатер ворвался Бауэр.

— Ваша светлость, турки вырвались за гласис конницею и пехотой. Они атакуют.

— Эх, чертовы нехристи, испортили музыку, — проворчал Потемкин, вскакивая. — Кто принял команду?

— Суворов, ваша светлость.

— Ну, тогда я спокоен. Передай ему: пусть только не зарывается и помнит мой наказ: прежде всего — береженье людей. — С этими словами он снова опустился в кресло. — Господа, соблюдайте спокойствие. А ты, маэстро, возобнови музыку.

Сарти был бледен. Широко раскрытыми глазами он уставился на Потемкина, губы его дрожали. Наконец он вытолкнул:

— Музыканты не могут играть, ваша светлость. Руки им не повинуются.

— Не впервой им бывать под пулями, — усмехнулся Потемкин, — так чего ж заробели. Там генерал Суворов, а где Суворов, там виктория.

Он поворотился к столику, стоявшему за его спиной, взял серебряный кубок, наполнил его шампанским из большой бутылки темного стекла и провозгласил:

— Выпьем за здравие генерал-аншефа Александра Васильича Суворова, сего любимца Марса и Беллоны!

— Я готов, — отозвался принц де Линь, сиятельный соглядатай от императора Иосифа, — однако ж уместно ли это будет: пир во время битвы? Судя по звукам, которые доносятся до нас, там идет настоящая битва. Ваше хладнокровие, князь, выше всяких похвал.

— Благодарю. — И Потемкин шутливо поклонился.

— Пошлите хотя бы узнать, что там происходит, — не унимался принц.

— Осушите свой бокал! — сердито рявкнул Потемкин. — И запомните: я в наставниках не нуждаюсь. Все, что мне нужно знать, будет доложено.

Принц побледнел и прикусил язык. Ему вовсе не хотелось ссориться с Потемкиным, тем паче что меж них установились весьма приязненные отношения. Принц был языкат, но князь, умевший ценить изящество слога и удачные «мо» — острословие, обычно отвечал ему тем же.

Неожиданно полог шатра откинулся, и Бауэр вытянулся у порога.

— Ваша светлость, турки предприняли вылазку числом сверх двух тысяч пехоты и конницы. Команда генерал-аншефа Суворова приняла бой. Генерал Суворов ранен в шею и сдал команду генерал-поручику Бибикову…

— Опасна ли рана Александра Васильича? — с изменившимся лицом спросил Потемкин.

— По словам доктора Меласа, серьезна, но не опасна.

— Я хочу знать подробности, — резко произнес князь. — Опрокинуты ль турки?

— Гренадеры взяли в штыки, но затем принуждены были отступить под превосходящим натиском неприятеля.

— Скачи туда и возвратись с подробным рапортом.

Потемкин был приметно взволнован. Голос недалекого боя то начинал приближаться, то удалялся. Менялась частота и громкость, и, судя по всему, дело завязалось серьезное.

— Прошу желающих со мною, — наконец не выдержал князь.

Желающих оказалось мало. Ординарец подвел коня, но Потемкин отмахнулся:

— На сей раз обойдусь. — И широко зашагал туда, где частила перестрелка. Подскакал распаренный Бауэр.

— Ваша светлость, турки сбили бугцев, но фанагорийцы навалились и погнали нехристей аж до самого гласиса. Наша берет.

— Что она там берет? — буркнул Потемкин. — Ничего не берет, а занапрасно жизни отдает. Я велю остановить атаку. Пущай не зарываются. Прикажи от моего имени Бибикову отводить людей.

— Генерал Суворов благословил атаку… Развить успех…

— И генералу Суворову достанется на орехи за самовольство.

— Под ним убило лошадь, ваша светлость.

— Надеюсь, он не выскочил от доктора с перевязкой?

— Нет, он сейчас у себя в палатке.

— Немедля отвести людей! Немедля! Мы здесь для серьезного дела, а не для мелких стычек, — рычал Потемкин. Во гневе он был страшен, и Бауэр пришпорил коня.

Бибиков был неповоротлив. Пока рассылал ординарцев да адъютантов, пока гренадеры, разгоряченные преследователем.

Наконец остановились и стали укрываться, прошло немало времени.

Потери оказались велики: 154 убитых да 211 раненых.

— И чего добились? — гремел Потемкин. — Людей занапрасно положили.

— Генерал Суворов имел намерение на плечах отступающих турок ворваться в крепость и наделать там переполоху, — бормотал Бибиков.

— Нам не переполох надобен, а крепость без изъятия! — продолжал греметь князь. — Взять же ее можем всеми силами, одного флангу тут недостаточно! Генерал Суворов на военном совете высказался за правильную осаду. Чего ж он полез без приказу в пекло?! Такими наскоками крепость не взять, только людей терять. Выговор всем вам!

Бой затих. Потемкин возвратился в свой шатер, ни на кого не глядя, уселся за стол и стал писать с неослабной яростью, так, что перья поминутно ломались под его пальцами.

«Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам, — писал он Суворову. — К тому же мне странно, что Вы в присутствии моем делаете движения без моего приказания пехотою и конницею. Ни за что потеряно бесценных людей столько, что их бы довольно было и для всего Очакова. Извольте меня уведомить, что у Вас происходить будет, а не так, что даже не прислали мне сказать о движении вперед».

На следующий день Александр Васильевич прислал письменное оправдание. Четырежды посылал-де порученцев, но гренадеры и казаки с такою яростью сражались, что удержать их было решительно невозможно. После того как под ним была убита лошадь, а затем и сам он был ранен в шею, вынужден был покинуть поле боя, оставив солдат в лучшем действии, однако приказал ретироваться.