Александр Доронин - Кузьма Алексеев

Среди провинившихся и попавших в немилость оказался и Зосим, который и не бунтовал вовсе, а только «потерял усердие к ежедневным молитвам».

Его позвали в «храм духовника», как называли домик Гермогена. Старец сидел под иконами, на голове черный клобук, на груди — золотой крест, в руках — тяжелый посох, украшенный разноцветными каменьями и резьбой. Все монахи в скиту, кроме Гермогена, носили штаны и рясы из грубого домотканого полотна, а под них надевали рубахи из конского волоса «для усмирения плоти». В «храм духовника» никого не допускали — он считался чем-то вроде небесного рая. Зосим, дрожа от страха, встал у двери. В помещении было дымно — перед иконами чадили двенадцать восковых свечей, источая аромат. На скамье вдоль стены сидели верные «апостолы» игумена. Их было четверо: Тимофей — «чистейшая душа», Марк мягкосердечный, Павел неподдающийся, Иона неподкупный. Зосим, встретившись с взглядом Гермогена, упал на колени.

Гермоген обратился к нему ласковым голосом, как бы его успокаивая:

— Приготовился, сын мой, раскрыть нам свою душу?

— Готовый я, — задрожал Зосим.

— К приходу знамения Господа готовый?

— Готовый…

— Хвалю, хвалю, — сморщенным ртом заулыбался Гермоген. Повернулся к своим «апостолам», спросил: — От души ли глаголит нам сей раб божий, а? Ведает ли он, в какой святой храм мы ввели его?

Павел — широколобый, сухонький старичок — поклонился духовнику и зашипел над ухом Гермогена:

— Святейший отче, у этого смерда душа чернее черного!

Гермоген перекрестился:

— Святой отец, огради нас от нечистого духа! Вразуми апостолов своих! — со своего места поднялся Марк. Под черной рясой худое, точно сухая хворостинка, тело, спина согнулась коромыслом. — Господь, спаситель наш! Помоги нам очиститься от грехов и избави нас от дьявола в образе человека. — Монах красноречиво посмотрел на стоящего перед ним Зосима.

По спине Зосима пробежал холодок. Не хотелось верить собственным ушам. Так это же суд над ним творят! А Зосим знал — редко кто оставался в живых после скитского подобного судилища. Таким образом и Савватия к кресту прибили. И вот теперь Зосим предстал перед ними…

Выслушав Марка, старец строго обратился к Тимофею:

— Раб божий, Тимофей, скажи нам, о чем ты думаешь?

Тимофей мельком взглянул на Зосима и, согнувшись пополам, подобострастно произнес:

— Братия, восхвалим нашего духовного наставника за его мудрость и заботу о нас…

— Господь с тобой, отче!

— Дай, Господи, тебе здоровья!

— Пусть Христос одарит тебя Своими милостями…

Монахи с жаром крестились, клали поклоны и готовы были разбить лбы об пол.

Не славил только игумена Иона, которому отрубили в Соловецком монастыре пальцы. Иона культей правой руки долбил свой лоб и что-то бормотал.

Зосим молчал, с укоризной глядя в сторону друга. «Эх, Тимофей, Тимофей!..»

— Молодец, Тимоня! Порадовал! — Гермоген красным глазом зыркнул в сторону «апостолов». — Скоро, возможно, я тебе посох свой пастырский да крест золотой передам.

В келье повисла внезапная тишина. Тимофей стоял, разинув рот. Что это? Игумен его испытывает? Им овладела паника: так и не сообразив, как ответить Гермогену, Тимофей заскулил, как лиса, попавшая в капкан.

Павел, словно ото сна очнувшись, завопил:

— Бесы! Бесы рядом! Изыди, нечистая! — и стал, крестясь, пятиться от Зосима.

— Во имя Отца и Святаго духа!.. — дрожащим голосом шептал молитву Марк.

Иона резво вскочил со своего места и спрятался за черную спину игумена.

У Зосима потемнело в глазах, и он лишился чувств…

Гермоген не обращая на него внимания, повернулся лицом к иконам и сердито бросил:

— Вяжите колдуна!

Сталкиваясь и давя друг друга, «апостолы» кинулись на Зосима.

— Рот ему тряпкою заткните! — приказал игумен, при этом сурово взглянул на Тимофея. Теперь он был не слабосильный старик, каким любил показывать себя перед монахами, от злобы у него расширились ноздри, и, казалось, даже рост увеличился.

Зосима прислонили к стене, руки вставили в железные кольца.

Свечи потушили. За уходящими со скрипом захлопнулась дверь.

Четверо дней и ночей Зосиму показались вечностью. Связанные кисти рук одеревенели так, что он их не чувствовал. Онемело и его тело: ни сесть, ни лечь. Мучила жажда. Позвать на помощь некого. Последний друг его, Тимофей, и тот предал. Наконец опять заскрипела дверь. Вошел Гермоген. Ткнув пленника посохом, спросил:

— Не сдох еще?

Зосим в ответ только застонал.

— Заруби себе на носу, еретик, да хорошенько: я не таких ломал, на колени перед собою ставил. Понял? В Улангерском монастыре вельможи у меня в ногах валялись. А ты, гнилой пенек, меня обвинять вздумал!

— Пей, пей кровушку мою, может, насытишься. — Зосим почему-то совсем не чувствовал страха. — Скольких людей ты погубил, изверг. А Богом оправдываешься! На том свете тебе это зачтется. Сам Савватий допрос тебе учинит.

У Гермогена изо рта брызнула пена:

— Скорее сам отправишься к Савватию в гости.

— И то верно: ты, Гермоген, в другое место попадешь, прямиком в ад. Взгляни на себя, сатана! Рога свои видишь?

Гермоген изо всей силы стукнул его посохом по лицу. Дверь за ним снова громко скрипнула.

Боли Зосим не почувствовал, хотя из разбитых ноздрей и зубов брызнула кровь. Теперь он думал о том, зачем люди, подобные Гермогену, живут на земле? Ему бы, божьему человеку, добро творить, а он Бога затмил, себе поклоняться заставляет. Нет, такая вера Зосиму ни к чему! Да и не только ему. Остальным тоже. Только что толку сейчас от этого прозрения? Может, и жизни-то на один вздох осталось?.. Под утро, когда скит видел свой десятый сон, в «храм духовника» ввели и Тимофея. С двух сторон его тянули за веревки Марк и Павел. Привязали к стене напротив Зосима, где также были прибиты железные кольца.

— Друга к тебе привели, чтоб со скуки не умер. Двоих вас крысы, думаю, не съедят. Криками своими станете их отгонять, — съехидничал Марк.

— На свою голову лаешь, пес поганый, — буркнул Зосим. — Гермоген и до вас доберется, подождите…

Когда «апостолы» ушли, Зосим бросил Тимофею:

— Вот теперь я понимаю, почему тебя так прозвали — лапоть ты и есть лапоть.

Тимофей грустно опустил голову, не зная, что ответить. Конечно, ему было очень стыдно, но разве от этого легче теперь?..

В Оранский монастырь Григорий Козлов попал уже под вечер. Ульяну оставил на попечение кужодонской родни — в мужском ските ей делать нечего.

Возле широких ворот монастыря — часовня, а рядом кладбище, густо заросшее кустарником. С краю — бревенчатая церковь, построенная из могучих бревен. К темному лесочку в два порядка вытянулись келии монахов, как птичьи гнезда, сплетенные наспех. На колоколенке бил колокол, лаяли собаки.