Александр Доронин - Кузьма Алексеев

Вместе с сеськинскими женщинами резала торф для князя Грузинского в большом болотистом овраге Лысковского леса. Здесь же, в лесу, мужики дрова заготавливали. Среди них был и Листрат Дауров. Они сразу приглянулись друг другу и расстаться больше не смогли. Окся вернулась домой с женихом. У Листрата не было ни отца, ни матери, ни добра нажитого. Поэтому он остался жить в доме тестя. С весны до глубокой осени работал с Кузьмой Алексеевым на Волге: для купца Строганова возили соль из Астрахани. Вскоре Никитка родился, единственная их распустившаяся почка… А потом Листрата обвинили в поджоге лодок у пристани и посадили в тюрьму.

Тоска острым ножом полоснула по сердцу женщины. Словно черный ворон когтем достал. Дышать стало тяжко. Окся встала и подошла к окну — там воздух свежее. В вечерних сумерках ей хорошо была видна тоненькая рябина под окном, одинокая и озябшая, как она сама. Эту рябину они с Листратом привезли той весной из лесу. Плохо растет, бедняжка, болеет, сохнет. Видно, в одиночестве даже дереву несладко.

В сенях послышались шаги и покашливание отца. Окся поспешила открыть дверь, чтобы в темноте старый не наткнулся на что-нибудь. Кряхтя и охая, Видман перешагнул через порог и позволил дочери снять с него полушубок и валенки. Пока дочь хлопотала возле него, он успел оглядеться и, потянув носом воздух, сурово спросил:

— Опять свечи жгла, Богу своему кланялась? Сколько раз тебе говорить, бестолковая!..

— А как, тятенька, пчелки? Живы ли они? — быстро увела разговор в сторону Окся, знавшая, что спорить с отцом себе дороже.

Уловка подействовала. Взгляд старика подобрел.

— Пчелки наши живы. Вот Чипаз5 землю согреет, они и полетят по белу свету, мед нам в ульи принесут.

— Вот и хорошо, тятенька! Устал ты, поди? Давай ешь, я за заслонкой кашу ячневую оставила, теплая еще. Да спать ложись.

После ужина она помогла отцу забраться на печь, укрыла его дерюжкой (под лоскутным одеялом сладко спал Никитка) и шепотом сообщила деревенские новости. Старик узнал, что домой вернулся Кузьма Алексеев, что, по его словам, он наведывался в судебную палату, чтобы расспросить о Листрате. Ему было сказано, что Дауров отправлен этапом в Сибирь.

— Ничего, ничего, доченька, — погладил Видман дочь по голове, — зятек молодой, крепкий, выдержит, домой вернется! Не плачь!

Кузьма Алексеев вышел на крыльцо и некоторое время постоял, держась рукой за дверной косяк, словно боялся упасть. Оглядел открывающуюся его взору картину — замусоренный двор, покосившиеся поленницы дров, остатки снега на гумне, кучи навоза, накопившиеся за зиму, — вздохнул и стал осторожно, держась за перила, спускаться по ступеням. Потом, пошатываясь, словно пьяный, пошел в хлев, навестить живность.

Мотало его из стороны в сторону и заставляло подгибать ослабевшие колени ни хмельное, принятое по случаю возвращения, а злая лихорадка, прицепившаяся к нему в эту зиму. Но сейчас, вдыхая утренний с весенним морозцем воздух, он почувствовал прилив сил, вот и решил осмотреть хозяйство, хоть жена и упрашивала полежать под теплым полушубком. Тем более, что она пожаловалась на лесных непрошеных «гостей»: кабанов и зайцев, разоряющих копёшки сена на задах усадьбы.

Корова лежала, медленно и лениво пережевывая жвачку. На появление хозяина отреагировала коротким вопросительным «му-у» — дескать, «а, заявился наконец-то!» В другой клети завозились овцы с ягнятами. Проснулся и пес Шайтан. Вылез из конуры и ходил неотрывно за хозяином, то и дело норовя ткнуть его холодным влажным носом в руку.

— Ладно уж, давай свой загривок, почешу! Хороший пес, умный пес! — Кузьма потрепал свалявшуюся собачью шерсть. Шайтан завилял хвостом, радостно заскулил. — Ну, пойдем дальше посмотрим.

Перед хлебным амбаром Кузьма остановился, посмотрел на сельскую улицу. В этот ранний час на ней безлюдно. Тихо. За соломенными крышами домов темнеет выгнутый коромыслом лес. На восточном конце его рассветное небо своими ало-розовыми губами ласкало макушки деревьев. Скоро покажется солнце и согреет воздух, растопит остатки снега.

Кузьма полной грудью вдохнул утреннюю свежесть и почувствовал, как в него влилась сила. Исчезли слабость и дрожь, зрение стало ясным, мысли четкими. Это ощущение ему было знакомо: родные места, родной воздух всегда молодили его, оживляли.

Он скучал вдали от дома, тосковал по этим окрестностям. Вон там, на краю села, когда-то был отцовский приземистый домишко. В нем Кузьма родился, сделал первые шаги, научился самостоятельно есть за огромным столом ложкой… Да мало ли чего он там сделал в первый раз! Но домишко сожгли злые завистники. Отец поехал на ярмарку в Нижний — теленка продавать — и как в воду канул. Воры ли на деньги его позарились, в пути ли он замерз, звери ли задрали? Никто и никогда уже об этом не узнает… Были и другие потери: из того дома забрали на царскую службу старшего брата Андрея. Уже все положенные сроки прошли, а его все нет, о нем ни слуху, ни духу. Из родительского дома увезли и старшую сестру Василису. Взял ее замуж арзамасский житель. Матушку свою безутешную Кузьма проводил в последний путь уже отсюда, из своего дома, построенного собственными руками. Он тогда с младшим братом Сашей гнул хребет на купца Строганова — нанимались к нему грузить соль на баржи. Только Саша и остался из всей семьи, живет здесь, на Верхнем конце. Удалось срубить и ему домишко.

Кузьма из-за слабости все же не решился идти на зады, вернулся к своему дому. Зашел с заветренной стороны, присел на завалинку, озабоченно оглядев ее крепость: не осыпалась ли за зиму, может, следует подправить? Вообще-то дом Алексеевых еще крепок, не стар, как и сам хозяин. На улицу глядят два окна да на двор два. Передняя часть избы, самая просторная, сложена из самодельного кирпича. Задняя — из бревен. Кирпичи они с Матреной сами готовили. Глины в ближнем овраге за гумном — пруд пруди, не ленись таскать. Печку для обжига во дворе соорудили. Да так ловко у них получилось — все односельчане удивлялись их умению. Только Кузьма не удивлялся: с такой женой, сноровистой да ловкой, все нипочем. И сам он многое умел, навидавшись всего в чужих приволжских краях. На заработки он уходил ранней весной, возвращался поздней осенью, когда лед сковывал реки, и соляные баржи вставали на прикол.

Матрена одна управлялась с хозяйством, а еще родила мужу и вырастила трех дочерей да сына Николку. Старшая дочь, Нуя, уже замужем, а Любаша с Зеркой еще невестятся.

Со стороны улицы раздалось конское ржание. Кузьма прислушался: подвода свернула в сторону его дома. «Кого это в такую рань несет?» — встревоженно подумал он и поспешил к воротам.

На козлах восседал Гераська Кучаев, односельчанин, работник Строганова. Громко ругаясь, он натянул вожжи, остановил лошадь. С ее морды падала пена. Измученная гонкой и плохой дорогой, она тяжело дышала.