Николай Самвелян - Московии таинственный посол

— Алла!

Татары оправились от неожиданности. Лавина — опять сплошной стеной, без брешей. Такая все сомнет на своем пути — с ходу, с маху, с налету — и промчит дальше.

— Алла!

Вот тут ударили спрятанные за елками пушки.

К Федорову подбежал Гринь:

— Тебе кричат! Не слышишь?

Это князь распорядился прекратить стрельбу.

— Нет! — сказал печатник. — Рано еще!

Опять поднял шапку. Теперь грохнули батареи на вершине холма. И снова нижние, засадные. Вот теперь было видно, что татарская атака захлебнулась. Дыбились кони. Падали всадники. Началась свалка.

— Еще раз! — крикнул Федоров. — Забивай дробь!

Но было уже поздно. С холма ринулись навстречу татарам центральные полки. Сбоку ударил засадный.

Федоров сел на камень и вытер ладонью лоб. Ладонь стала мокрой.

К нему подъехал князь:

— Ты почему стрельбу не прекратил, когда я приказал? Сам хотел битву выиграть? Чтоб тебе одному слава досталась?

Федоров поднял голову, посмотрел на князя. И князь отвел глаза.

— До славы ли мне? — спросил печатник. — Да и на что мне ратная слава? Если б она мне и досталась, князь, так я б ее подарил кому-нибудь… Нельзя было прекращать стрельбу. Надо было поначалу пушечной пальбой их смять, тогда и твоих людей меньше поляжет.

Ветер утих, и на землю неожиданно спустился густой туман. Будто подкрался по лесу и внезапно вырвался на поле и застлал битву. Но это не помогло татарам. Они уже были опрокинуты.

К ночи туман разогнало. На небе высыпали звезды.

Подобрали раненых. Отловили татарских коней.

На холме начался пир. Запылали факелы. Пригнали тридцать подвод — по пять бочек на каждой.

Князь обходил полки с кубком в руке. Отдельно благодарил пушкарей.

— Слава! Долгие лета князю!

— У князя тьмы света нет и не было! Князь тьмы, сатана, был за татар. А за нас был бог. Мы, православные, победили! — кричал Дионисий. — Да здравствует Константин!

— А где же печатник? — спросил князь.

Печатника еще недавно видели поблизости. Нашли пьяного Гриня, спросили у него. Гринь пел песню без начала и без конца, хлопал себя по бедрам и уверял всех, что искать печатника незачем. Он, Гринь, теперь знает все его секреты: если надо, типографию оборудует хоть куда; если типография не нужна, а нужны пушки, то и их расставит точно так, как ставил печатник. Во время битвы он во все глаза наблюдал за Федоровым, старался все запомнить…

А сам Федоров в это время бродил по полю. Остановился у подмятого лошадью юноши. Тот лежал, раскинув руки. Рот был приоткрыт. Луна ярко блестела на зубах и уже мягче отражалась в открытых и невидящих глазах…

Чуть поодаль печатник подобрал ятаган турецкой работы, с богато украшенной рукоятью. Подержал его в руках. Бросил…

Завтра будут хоронить убитых. Будут плакать над телами друзей. И радоваться трофейной сбруе и коню… Нежный Геворк считал, что достаточно научить всех людей петь красивые песни, как исчезнут пожары и осады городов, из клинков сделают гвозди, чтобы строить дворцы, а из пушек — колокола, чтобы звонить по праздникам…

Мечтателям, что бы там ни говорили, хорошо. Они искренне верят, что если не завтра поутру, то уж в следующий понедельник наверняка подлецы станут добродетельны, скупцы — щедры, ближние страстно возлюбят друг друга…

Когда печатник вернулся на холм, его тут же отвели к князю.

— Где пропадал? И ему кубок!

Сам князь держал в руке красивый серебряный кубок с прочеканенным на нем белым орлом — гербом польских королей. В свете факелов серебро казалось розовым, а силуэт орла из-за теней — алым.

— Подарок? — спросил печатник.

— Князья Острожские королевских подарков не принимают. Трофей. От деда достался. И в Кракове знают, где тот кубок, из которого пил еще король Владислав Локетко. Знают, но молчат. За победу, печатник. Может быть, тебя следует уже именовать магистром артиллерии?

— Нет, — сказал печатник. — Именуйте меня печатником Иваном.

Князь взял Федорова под руку и отвел в сторону от виночерпия и бочки. Два факельщика последовали за ним.

— Отойдите! — сказал им князь. — Ты рад победе, печатник? А у нас с тобой впереди будет еще много побед. Над королями. Над краковским воинством. Типография готова. Теперь там справятся и без тебя, а ты мне нужен. Для другого нужен. Ты еще не стар. Ты мне послужишь.

— Я устал служить, — сказал вдруг печатник.

— Устал служить? Значит, ты хочешь чего-то другого?

— Да, я хочу не служить.

— И что же делать?

— Печатать книги. Такие, какие сам захочу печатать.

Князь выплеснул вино на землю, резко повернулся и отошел. По дороге ему попался глупо кланяющийся безнадежно пьяный Гринь. Он хотел что-то сказать князю, но не мог выговорить ни слова.

— Убрать! — сказал князь.

Гриня увели.

— Гасите огонь! — крикнул князь. — Попраздновали — и хватит! Всем пушкарям по два злотых. Раненым по злотому! Кончай праздник!

Огни погасли. Федоров, кутаясь в полушубок, сидел на камне и смотрел вниз, на залитое блеклым лунным светом поле. Не надо было говорить так с князем. Острожский злопамятен.

И печатник решил завтра же извиниться перед Константином. Объяснить, что нелюбезные слова были от усталости или от глупости — какая разница?

Кто-то подошел к нему и положил руку на плечо. Это был семиградский пушкарь Лупол.

— Ты был прав, — сказал он. — По коннице надо бить именно так. Посмотри, правильно ли я нарисовал расположение батарей?

Федоров поднес рисунок к глазам. Луна светила слабо.

— Для этого поля правильно, — сказал он наконец, — а на другом поле надо и батареи ставить иначе.

Случалось, до утра простаивал князь Константин у окна, глядел сквозь толстое зеленоватое итальянское стекло на раскинувшийся внизу, под горой, город, свою столицу. Новые Афины. Но, собственно, почему Афины? Откуда это стремление сравнивать города то с Римом, то с Афинами, то со Спартой? Пусть Острог остается Острогом. Городом князей Острожских, которые если и не выше, то и не ниже любого короля или великого князя. Да и сам польский король в сравнении с киевским воеводой Константином Острожским не так уж богат и могуществен. Сто городов и полторы тысячи сел во владении Константина. Разве не от Владимира Великого ведут свой род Острожские?

Разве не князь Даниил Острожский еще в 1341 году взял да и уничтожил все польские гарнизоны в Галиции? И польская корона проглотила пилюлю — король не решился наказать князя. Сын Даниила, Федор Острожский, твердо стоял со своими полками под Грюнвальдом, а позднее помогал Яну Жижке и таборитам. Все тот же непокорный Федор не раз бивал польские войска и под Смотричем и на Брацлавщине.

Да и сейчас, спустя два столетия после побед Даниила Острожского, схватка между Острогом и Краковом еще не окончена. Да, конечно, иной раз князь Константин готов сделать вид, что он верный вассал короны. Так удобнее. Но если придется схватиться всерьез, то вряд ли королю помогут парфюмерные краковские рыцари. После первой же битвы кончики их лихо подкрученных усов опустятся книзу. С рыцарями будет то же, что случилось с непобедимыми татарами. Константин только что бил их под Синявой, и под Дубно, и под самим Острогом. Бил так, как били татар все князья Острожские до него. Вон и сейчас на валу горят костры. Пленные татары работают даже ночью: возводят стены, строят церковь, еще одну оборонную башню.