Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

Государь быстро вышел из комнаты, зашёл в кабинет. Плечи его сотрясались от рыданий. Самый могущественный из людей в этом мире, по одному слову которого приходят в движение армия и флот, бессилен хотя бы на маковое зерно облегчить страдания сына. Государь опустился на колени перед иконами, истово молился о ниспослании выздоровления рабу Божьему Алексею.

Неподвластные мысли рвали сердце: «Неужто Господь отнимет его у нас?.. Не потому ли тогда не дал Он свершиться моему замыслу о патриаршестве? – подумал и ужаснулся. Вспомнил, как всё было.

Россия в Русско-японской войне терпела поражение за поражением. При дворе, в министерствах и ведомствах расцветало шельмовство и предательство. Народовольцы взрывали и убивали самых достойных государевых слуг. Завозили из-за границы оружие. Либеральные газеты захлёбывались революционным лаем. В душах простых людей шатания и смута. Накатывалась страшная волна хаоса. Зверь рос, ярился, жаждал крови. Как его остановить? Церковь в её тогдашнем состоянии была лишена высокого духа, способного поднять народ на брань с инакомыслием…

Рождение наследника он расценил как знак свыше. И когда после зимней сессии члены Синода пришли к нему с намёками о введении патриаршества, он предложил в патриархи себя. Престол решил оставить наследнику с учреждением регентства из государыни-императрицы и брата Михаила. Сам же, в случае согласия синода, постригался в монахи, принимал священный сан и избирался в патриархи. Синодалы не оценили величия его подвига и промолчали. «Господь не попустил оставить мне престол… Ведомо было, что Алексей…», – Государь истово перекрестился. – Спаси, сохрани и помилуй». Мужиковатый лик Николая Чудотворца напомнил ему о сеансе позирования, на который он должен идти. «Безрукий, безногий, а счастливее меня», – подумал государь о Григории.

– Джоя и Куваку я завещаю Машке, – слёзы текли из глаз наследника. Нос заострился, крылья его отливали мертвенной синевой.

Императрица молча гладила сыну лицо. Она сутками не отходит от больного и сама в полуобморочном состоянии. Иногда её ненадолго сменяет приехавшая погостить сестра Ирэн Прусская. Она сострадает, как никто другой. Её сын умер от такой же болезни. Императрица в отчаянии. Присутствие сестры – дурной знак.

После очередного осмотра больного доктор Фёдоров идёт к министру двора Владимиру Фредериксу. В приёмной в ожидании аудиенции сидят архиепископ, два генерала, ещё какие-то чиновники.

– Извините, господа, неотложное дело. Увидев доктора, Фредерикс прервал беседу с посетителем, пообещав решить дело.

– Господин барон, – Фёдоров пожевал губа ми, подбирая слова. – Положение критическое.

Спасти наследника может только спонтанная остановка кровотечения. Прямой хмурый взгляд доктора, камни скул пугают министра.

– И нет надежды?

– Ко всему открылось ещё желудочное кровотечение. Их высочество может умереть в любую минуту. Всегда весёлое, лучащееся довольством лицо Фредерикса плаксиво кривится. Страшное слово произнесено.

– Владимир Борисович, – голос Фёдорова делается просительным. – Вы должны убедить государя, что болезнь престолонаследника нельзя более скрывать от общества. Слухи расползаются и у нас, и по Европе. Одна лондонская газета написала, будто цесаревич ранен взрывом бомбы.

– Знаю я, – Фредерикс в раздумье повертел в пальцах карандаш. – Их величество Александра Феодоровна против всякой информации. Болезнь цесаревича для неё – государственная тайна.

– Но нельзя же будет сохранить в тайне… Министр двора вскидывает руки, будто хочет заткнуть себе уши.

– Ладно, я поговорю с их величеством. – Фредерикс обеими руками трёт лицо. Это ужасно – идти к государю с такой страшной вестью.

Император соглашается на публикацию официального бюллетеня о заболевании престолонаследника. И сразу со всей России хлынула лавина телеграмм, писем. О здравии престолонаследника молятся во всех церквях России.

Бюллетень о состоянии здоровья цесаревича составляется так, чтобы в любой момент можно было вписать строку о его кончине.

На лице государя отчаяние. Фредерикс, привыкший видеть императора невозмутимым в самых сложных ситуациях, задрожал губами.

– Пошлите за ним, – тихо сказал император.

– За старцем Григорием?

– Да. Немедленно.

После ухода министра государь недвижимо сидел за столом, закрыв глаза ладонями: «Господь испытует меня, как Иова многострадального… Что будет, если Алёша оставит нас? Кому передам престол? Ольга? Это такой тяжкий крест… – Мысль ускользает, возникает другая: – Он просил каменный памятник в парке… Господи, прости меня, окаянного…».

В коридорах, залах, кабинетах, в караульных помещениях, на кухнях – над всем дворцом и Царским Селом, над всей Россией – нависла незримая чёрная туча. Среди прислуги, казаков караула, в войсках наследник пользуется всеобщей любовью. Люди на расстоянии чувствовали в нём омытое страданием «золотое сердце». И теперь искренне жалели, молились, плакали. Григорий в тот вечер то вставал вместе со Стёпкой перед иконой помолиться, то брался за кисть и склонялся над портретом наследника, как будто через портрет старался вдохнуть силы в умирающего.

После обеда государю доложили о приезде Распутина.

– Он где?

– Потребовал отвести к больному, – ответил Фредерикс, пытаясь прочесть по лицу императора, верно ли они сделали.

Все, кто был в комнате больного наследника в тот момент, увидели возникшие в дверном проёме широко открытые тёмные глаза. Они будто сами выступали впереди мелово-белого лица, обрамлённого густой аккуратно подстриженной бородой и расчёсанными на пробор тёмными блестящими волосами. Глаза притягивали внутренним свечением и силой. Каждому из присутствующих казалось, что они видят его насквозь. Вошедший поясно поклонился, коснувшись кончиками пальцев паркета, императрице, сидевшей у изголовья больного. На нем был новый чёрный сюртук хорошего сукна, хромовые сапоги с гладкими высокими голенищами. Из рукавов торчали крупные крестьянские руки. Это был Григорий Распутин. Он взглянул на распростёртого наследника и попросил принести икону Богородицы. Принесли икону. Распутин, как подрубленный, пал перед ней на колени, перекрестился широким крестом. Доктор Боткин, матрос Деревенько, Ирэн Прусская один за другим вышли из комнаты в коридор. Спустя некоторое время вышла и императрица. Дверь в комнату осталась приоткрытой. Было видно, как быстро вздымалась и опадала крупная кисть со сложенными троеперстием пальцами. Прошло, может, полчаса, может, больше. Боткин подошёл к двери, открыл: Григорий полулежал, уткнувшись лбом в пол. Потом поднял голову. Волосы прилипли ко лбу. По лицу бежали струйки пота. Всего за полчаса с ним произошли пугающие перемены. Лицо осунулось, глаза провалились. Упираясь ладонями в пол, Распутин тяжело поднялся, нашёл глазами императрицу.