Джеральдина Брукс - Год испытаний

Так я и покинула свой дом, даже не успев в последний раз как следует попрощаться с местом, где в радостях и в горестях прошла моя жизнь. Девочка даже не проснулась, когда я перекладывала ее в шаль и привязывала к своей груди. Когда Майкл Момпелльон хотел помочь мне сесть на Антероса, я отстранилась и пусть неловко, но взобралась сама — мне казалось, я не перенесу его прикосновения.

Я уже выехала на дорогу, Антерос перешел на легкий галоп, и вдруг я поняла, что не могу уехать вот так. Я обернулась в седле — он стоял и смотрел на меня. Я помахала ему рукой, он помахал в ответ. А потом я отвернулась и сосредоточила все свое внимание на круто спускавшейся вниз дороге.

Дом этот большой и очень красивый. Расположен он в крепостной стене над широкой дугой залива.

У меня есть своя комната, где я могу спокойно работать. Сюда не доносится детский шум из женской половины дома. Комната круглая, окно смотрит в сад, за которым виднеются крыши города и море. Иногда я смотрю, как матросы с кораблей, пришедших сюда из Венеции, Марселя и других далеких портов, грузят на борт золотоносный песок, страусиные перья, слоновую кость и иногда самый печальный груз — закованных в цепи африканцев, которым предназначено стать рабами.

Сама я больше не собираюсь путешествовать. Но если и решусь куда-нибудь отправиться, то уж, во всяком случае, не морем. Волны, которые несли меня прочь от Англии, были похожи на огромные зазубренные скалы из кошмарного сна. Дерево скрипело, казалось, корабль вот-вот развалится. Я дышала испарениями вара и рвоты и готовилась к неминуемой смерти. Только мысль о ребенке не позволяла мне сдаться.

Но я не хочу здесь подробно рассказывать о тех трудностях, которые мне пришлось преодолеть. Скажу об этом лишь вкратце. Мы благополучно добрались до Бейкуэлла. Я наняла там кормилицу, и мы отправились с торговцем, мистером Палфером, в путь. Но когда мы доехали до той развилки, где надо было свернуть к дому отца Элинор, я сказала мистеру Палферу, что передумала и что, если он не возражает, я поеду вместе с ним в порт. Не знаю, откуда у меня взялась эта решимость, но мне хотелось раз и навсегда порвать со всем, что связывало меня с прежней жизнью.

Я сняла комнату в гостинице недалеко от порта и в последующие дни не раз пожалела о том, что так поспешила, я просто не представляла, что делать дальше. Однажды утром, еще до рассвета, в дверь постучался управляющий гостиницы. Он выглядел обеспокоенным и тут же начал рассказывать, что какой-то молодой человек расспрашивает всех обо мне.

— Он заявил, что вы украли драгоценности его семьи. Я этому, конечно, не поверил. Вы не остановились бы под своим настоящим именем в гостинице, если бы это было так. А еще мне показалось странным, что он очень интересуется вашим ребенком. Такое впечатление, что это волнует его гораздо больше, чем фамильные драгоценности. Не люблю вмешиваться в дела постояльцев, но я бы посоветовал вам уехать отсюда куда угодно на первом же судне.

Оказалось, что тем утром из порта уходило единственное судно, груженное свинцовыми чушками, оно направлялось в Венецию. Я заплатила за каюту золотыми монетами Бредфордов. Пришлось приплатить и кормилице, которая устроила истерику, заявив, что она не подряжалась на переезды по морю. Так я покинула Англию на судне, груженном тем самым свинцом, который добывали шахтеры в наших краях. Скоро я потеряла счет дням и ночам, которые мне и ребенку выпало провести в штормящем море.

Но однажды утром я проснулась и увидела в иллюминаторе гладкое, как озеро, море. Я вышла с ребенком на палубу. Теплый воздух был напоен необычными, пряными ароматами. Ослепительное солнце отражалось от белых стен и золоченых куполов города, улицы которого окаймляли голубую гладь залива. Я спросила у капитана, где мы. Он ответил, что это портовый город Оран, в котором живут андалусские арабы.

В багаже у меня среди немногочисленных вещей лежала книга Элинор. Это был бесценный заключительный том сочинений Авиценны «Каноны медицины». Я взяла эту книгу с собой на память об Элинор. Я надеялась изучить ее когда-нибудь по-настоящему. Мы с Элинор поражались, как это иноверец еще в древности знал так много. Я подумала тогда, что врачи-мусульмане, должно быть, за это время сделали еще много прекрасных открытий, и мне вдруг показалось, что сама судьба привела меня в этот залитый солнцем город. Я рассчиталась с кормилицей, оплатив ее обратный проезд. В большом городе я надеялась найти ей замену.

Капитан пытался отговорить меня, но, убедившись в моем твердом намерении остаться здесь, он мне очень помог. Капитан был знаком с доктором Ахмад-беем. Это было неудивительно, поскольку его труды по медицине прославили его на весь арабский мир. Больше всего меня поразило то, как быстро Ахмад-бей принял решение приютить меня. Позже, когда мы лучше узнали друг друга, он рассказал, что он только что вернулся с полуденной молитвы, где просил Аллаха сжалиться и послать ему помощника. Он зашел на женскую половину и увидел меня за чашкой кофе с его женами.

Формально я стала одной из его жен. По местным обычаям это было для него единственной возможностью оставить меня в своем доме. Поскольку было очевидно, что я не девственница, не было необходимости, чтобы какой-нибудь родственник мужского пола дал согласие на брак, и мулла совершил необходимый обряд. С тех пор мы много говорили с Ахмад-беем о вере, я призналась Ахмад-бею, что потеряла веру в Бога.

Я считаю Ахмад-бея самым мудрым человеком из всех, с кем мне довелось встречаться. В медицине он не полагается на радикальные методы вмешательства в плоть человека, как это делают врачи у меня на родине. Он идет по пути укрепления организма.

Мне кажется, что к тому времени, когда я приехала в Оран, он пребывал в отчаянии. Дело в том, что мусульмане обращались с женщинами очень строго, и, когда жены заболевали, мужья зачастую оставляли их умирать, лишь бы не приглашать к ним врача-мужчину. Ахмад-бей готов был взять себе в помощницы любую неглупую женщину, готовую у него учиться. Я отплатила ему за оказанное доверие, принимая роды и объясняя женщинам, как заботиться о своем здоровье и о здоровье детей. Я продолжаю учиться, читаю Авиценну, или Ибн Сину, как я теперь привыкла его называть. Я читаю его труды в подлиннике, на арабском языке.

Сейчас садится солнце. С десятков минаретов разносится призыв к молитве. Я люблю гулять по городу после окончания вечерней молитвы, в этот час спадает жара. Многие женщины теперь узнают меня. Как принято здесь, они называют меня по имени моего первенца. Поэтому здесь я не Анна Фрит, а Умм-Джеми — мать Джеми. Мне приятно, что так часто произносят имя моего мальчика.