Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого

Все в семье Ирода понимали, что царь серьезно болен и ищет не столько удовольствий от связей со случайными женщинами, сколько соединения со своей покойной женой. Дорис, желая напомнить мужу, что у него есть те, ради кого следует вернуться к прежнему образу жизни, привела к нему своего сына Антипатра и сыновей Мариамны Александра и Аристовула. Ирод не узнал их.

– Кто эти молодые люди? – спросил он.

– Твои сыновья, – ответила Дорис. – Старший из них твой первенец Антипатр, а это Александр и Аристовул.

– Надо же, какие они стали большие, – удивился Ирод. – Их пора женить, чтобы у меня появились внуки.

Дорис счастливо улыбалась.

– Пора, – соглашалась она. – Особенно Антипатра, который уже закончил свое образование. Вот ты и займись поиском для них достойных невест.

– Займусь, – обещал Ирод. – А теперь идите, оставьте меня одного. Мне необходимо кое о чем подумать.

Оставшись один, Ирод продолжал думать о Мариамне, мысленно звал ее, говоря: «Ты видела, какими большими стали наши сыновья? Не прячься от меня, я не причиню тебе зла, появись, полюбуйся вместе со мной на наших повзрослевших детей. Они уродились в тебя – такие же статные и красивые, с такими же, как у тебя, большими синими глазами и густыми волосами. Ну, что же ты не идешь? Не веришь, что я снова не обижу тебя своей ревностью? Я больше не ревную тебя. Да и к кому мне тебя ревновать, когда ты любишь меня одного? Скажи, ведь ты по-прежнему любишь только меня?»

Саломия, беспокоясь о здоровье брата, стала приводить к нему греков-врачей. Но Ирод всех их прогонял, не позволяя осмотреть себя. Саломия говорила:

– Брат, тебе необходимо лечиться.

– Разве я болен? – удивлялся Ирод.

– Да, брат, болен. И, к сожалению, давно.

– В таком случае позови ко мне Иосифа, – говорил Ирод.

– Какого Иосифа?

– Своего мужа. Это единственный врач, которому я доверяю. Он может все, даже принять роды. Что ты смотришь на меня, как на умалишенного? Иди за Иосифом!

Глаза Саломии увлажняли слезы. Она садилась рядом с братом, прижимала к себе его голову и, плача, говорила:

– Это я, одна я виновата в том, что ты заболел. Как бы я хотела, чтобы все прежнее вернулось!

– Не бывает так, – сердился Ирод и отстранялся от сестры. – Прежнее прошло [274].

Чтобы не видеть слез сестры и не слышать вздохов домашних, которые утомляли его, Ирод отправился на охоту в Эн-Геди [275]. Но и охота в этот раз не задалась ему: преследуя леопарда, Ирод упал с лошади и получил сотрясение мозга. Вернулся он в Иерусалим вконец разболевшийся. Птолемей доложил ему, что за время его отсутствия он провел в стране налоговую реформу. Теперь, рассказывал он, ответственность за сбор пошлин несут не откупщики, злоупотреблявшие своим положением, а мытари, которые напрямую подчинены правительству. Благодаря этому нововведению государственная казна наполнилась, и у правительства самые благоприятные виды на будущее.

Ирод смотрел на Птолемея и никак не мог понять, о каких мытарях тот ведет речь и в какой связи находится наполненная государственная казна с благоприятные видами на будущее. Слушая Птолемея, он не слышал его. «Мой первый министр и хранитель печати, – думал он, – говорит, кажется, о деньгах. Глупец! Какой должна стать государственная казна, если никакие сокровища мира не способны оживить Мариамну?»

В довершение всех бед на страну обрушился мор [276], унесший тысячи жизней не только простолюдинов, но и мать Ирода. Кипру набальзамировали, по дворцу стлался удушливый запах благовоний и мастик, наняли множество искусных плакальщиц [277], которые, сменяя друг друга, безостановочно славили покойницу и рыдали. Мать лежала в гробу строгая и пугающе неподвижная. Нос и подбородок ее заострились, закрытые глаза запали, лицо и руки стали желтыми, как если бы были сделаны из воска. Ирод смотрел на эти руки и лицо, все ждал, что они пошевелятся, и тогда окажется, что мать не умерла, а лишь уснула и скоро пробудится. Он так долго и так пристально смотрел на мать, что в какой-то момент ему показалось, что мать действительно просыпается. Но мать так и не проснулась. Ирод распорядился похоронить ее рядом с отцом, а сам отправился в Самарию, где вдали от дома решил побыть в одиночестве.

А мор, обрушившийся на Иудею, продолжался, унося все новые и новые жизни. Во всех синагогах читали книгу пророка: «Итак, слушайте, женщины, слово Господа, и да внимает ухо ваше слову уст Его; и учите дочерей ваших плачу, и одна другую – плачевным песням. Ибо смерть входит в наши окна, вторгается в чертоги наши, чтоб истребить детей с улицы, юношей с площадей. Скажи: так говорит Господь: и будут повержены трупы людей, как навоз на поле, и как снопы позади жнеца, и некому будет собрать их» [278]. Евреи, и без того ненавидевшие Ирода как чужеземца, поставленного над ними царем такими же чужеземцами-римлянами, обвинили в напасти, обрушившейся на Иудею, его. Это по его приказу, перешептывались на рынках и улицах евреи, была казнена безвинная Мариамна, за что разгневанный Предвечный решил покарать весь народ, не сумевший оградить от смерти женщину, являвшую собой образец чистоты, красоты и святости.

Мор, внезапно начавшийся, так же внезапно кончился. Люди восприняли это как знак свыше, данный Самим Предвечным в качестве последнего шанса для того, чтобы евреи изгнали нечестивца Ирода со всем его правительством, в котором хозяйничают такие же инородцы, как он сам. Возглавить движение, направленное против Ирода, было порученош его теще Александре.

Воспользовавшись тем, что Ирод находится в Самарии [279], Александра, остававшаяся в Иерусалиме, вступила в переговоры с первосвященником Ананилом. Ей не стоило особого труда уговорить друга своего отца Гиркана, казненного по приговору синедриона, в том, что Ирод неизлечимо болен, и что во избежание смут, могущих последовать за его смертью, власть в Иудее следует передать ее внукам Александру и Аристовулу – единственным из оставшихся в живых законным представителям рода Хасмонеев. На вопрос Ананила, кому из двух внуков следует отдать предпочтение – старшему ли Александру или младшему Аристовулу, – Александра, поморщившись, ответила:

– Ах, какая разница! Главное, чтобы царем снова не оказался какой-нибудь чужеземец, удобный Риму, а прямой наследник моего отца Гиркана, к смерти которого ты, первосвященник иудейский, также приложил руку.

Последний аргумент Александры Ананил воспринял как призыв смыть с себя праведную кровь Хасмонеев-Маккавеев и единственную возможность реабилитировать себя в глазах всех правоверных иудеев, которые считают главным виновником гибели не выжившего из ума Ирода, а именно его, Ананила, как первосвященника и председателя синедриона.