Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого

Письмо это, по-женски бестолковое и по-женски же искреннее, взволновало Ирода. Кто этот увечный ученый, за которого мать сватает Саломию, и почему сестра не хочет выйти за него замуж? С какой радости-печали влюбился в рабыню Ферора и какие планы на будущее строит с нею? Молодчина Дорис, что слушается во всем свекровь. А какая шлея угодила под хвост Мариамне? Капризы ли это молодой женщины, находящейся на сносях, или тут что-то другое?

Ирода, прибывшего в Идумею с небольшим отрядом кавалеристов, встретили на этот раз не с той радостью, с какой встретили в Масаде. Ферора, знавший уже со слов матери, что она написала Ироду о его связи с рабыней-италийкой, демонстративно вышел встретить брата вместе со своей любовницей («Красивая», – отметил про себя Ирод, обнимая младшего брата). Куксилась и Саломия, держась подальше от калеки с приятным лицом, который прятался за спину Кипры, чтобы скрыть свое увечье, и виновато смотрел на Ирода. Мариамна нарочно выпятила и без того огромный свой живот, будто хотела показать Ироду, кому он теперь должен отдавать предпочтение в доме. Одна только Дорис, заметно похорошевшая после того, как сбросила с себя лишний вес, откровенно радовалась приезду Ирода. Бросилась ему на шею на виду у всех, как это сделала при освобождении Масады Мариамна, тесно прижалась к нему всем телом и шепнула на ухо: «Господь свидетель, как истосковалась моя плоть по твоим ласкам». Из-за плеча Дорис Ирод увидел, как потемнели большие синие глаза Мариамны, в которых ему почудилась не ревность, а злость. Одного этого взгляда Мариамны Ироду было достаточно, чтобы догадаться: разлад в семье начался из-за раскола среди женщин. И чтобы в семье снова воцарился мир, ему следует начать с примирения женщин.

Свою первую ночь Ирод провел с Дорис в благодарность за то, что та поддержала его мать. Дорис ничуть не изменилась за прошедшие годы: была все такой же лениво-грациозной, как на пиру в доме Секста, где пленила Ирода своим танцем, и такой же неподвижно-послушной, как в их первую ночь, когда Секст приказал евнуху приготовить для них постель. Ирод, сам истомившийся по женской плоти, жадно набросился на Дорис, а та, жарко дыша ему в лицо, была пленительно-расслабленной, возбуждая его своими сладострастными стонами. Наутро, за завтраком, Ирод насмешливо смотрел на Саломию, которая демонстративно отворачивалась от калеки, предназначенного матерью ей в мужья, и через стол громко переговаривался с ним, находя его все более и более интересным собеседником.

Этому калеке, которого, как и третьего брата Ирода, звали Иосифом, было на вид лет тридцать. Был он родом из вавилонских евреев и действительно оказался ученым. Несмотря на увечье, он объехал множество стран, зарабатывая на жизнь врачеванием, и параллельно изучал нравы и обычаи населявших эти страны народов. Эти поездки навели Иосифа на мысль углубленно заняться вопросами религии. Тогда он вернулся в Вавилон, где стал учеником Гиллеля [159], снискавшего славу глубокого знатока и толкователя Священного писания. Гиллель и посоветовал Иосифу отправиться в Иудею, где его любознательность и опыт врача могут найти полное удовлетворение.

– Итак, ты ученик Гиллеля? – спросил Ирод.

– Не только, – ответил Иосиф, – своими учителями я считаю также Гиппократа [160]и Платона [161].

Такой ответ чрезвычайно заинтересовал Ирода, который сам был большим почитателем всего греческого.

– Любопытно, – сказал он. – Не будешь ли ты так любезен, чтобы растолковать нам, какая может быть связь между Гиллелем, Гиппократом и Платоном?

– Самая прямая! – воскликнул Иосиф, и лицо его, до той поры хранившее выражение виноватости, стало одухотворенным. – Большая ошибка думать, будто всеми нашими поступками управляет промысел Предвечного. Будь это так, люди не совершали бы дурных поступков, а творили бы одно только добро. Но разве это так? Разве милость Предвечного к нам, Его созданиям, не простирается столь далеко, что Он предоставил нам право самим решать, что есть благо в этом мире, а что зло, и самостоятельно выбирать, встать ли нам на сторону добра или зла? Добродетельный человек не станет поступать дурно. Но тут встает другой вопрос: а что есть добродетель? Сократ [162]учил: добродетель есть знание. Невежественный человек не может быть добродетельным. При этом, правда, он не обязательно должен стать злым. Невежественный человек подобен животному. Можно ли назвать волка злым за то только, что он питается овцами, а овец добродетельными за то, что они едят траву, а не плоть? Такими их создал Предвечный и они таковы, какие есть: не добродетельные и не злые, а просто неразумные твари…

Ирод внимательно слушал Иосифа, одновременно наблюдая за реакцией на его рассказ сидящих за столом женщин. Мать его, Кипра, смотрела на Иосифа с обожанием и время от времени бросала на Ирода взгляд, в котором читалось: «Разве я не права? Разве избранник, за которого я сватаю дочь мою и сестру твою Саломию, не достоин войти в нашу семью?» Саломия, напротив, сидела насупившись, ничего не ела и весь ее вид говорил о том, что, будь ее воля, она вышла бы из-за стола и ушла куда подальше, только бы не находиться в обществе умничающего калеки. Дорис, напротив, беспрерывно жевала, рассказ Иосифа ее мало интересовал, она время от времени облизывала пальцы, выпачканные жирны мясом, и, заметив на себе взгляд Ирода, виновато улыбалась. «Не осуждай меня; после ночи блаженства, которое ты подарил мне, я страшно проголодалась», – читалось в ее взгляде. Зато Мариамна была само внимание. Она, как и Саломия, ничего не ела, неотрывно смотрела на Иосифа, ловя каждое его слово, и в больших синих глазах ее Ироду чудился не просто интерес к тому, что говорил калека, а обожание.

Между тем Иосиф, польщенный вниманием к нему Ирода, увлеченно продолжал. Мысль его уносилась в далекое прошлое, чтобы рассказ его был более понятен слушателям, перескакивала на современное положение дел, а от современности переходила к частностям, в которых объединялось прошлое и настоящее. Заговорив о природе возникновения самобытности евреев, он вспомнил Манефона [163], который первым из историков древности изложил свой взгляд на евреев как народ, оформившийся в Египте. От Манефона Иосиф перешел к рассказу о типах различных народов, среди которых ему довелось жить, а от типов народов к индивидуальным особенностям людей внутри каждого из этих народов.

– Мне довелось изгнать беса из одной девушки обыкновенной валерианой, – похвастал он. – После этого ко мне стали относиться как к чародею, а между тем все дело заключалось в том, что тó, что несведущие люди называют одержимостью бесами, мы, врачи, называем нарушением пропорций телесных соков в организме человека.