Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого

Обострились и без того непростые отношения в семье Ирода. Саломия и ее мать Кипра вконец рассорились с Александрой и ее дочерью Мариамной. Дорис, обыкновенно не вмешивавшаяся во внутрисемейные дела, встала на сторону Александры и ее дочери и громче других стала обвинять Кипру и Саломию в низком происхождении. Непрекращающаяся ругань незаметно переросла в рукоприкладство.

– А ты кто, кто ты? – спрашивала Саломия, вцепляясь в волосы Дорис. – Тоже мне, нашлась высокородная танцовщица! Благодари моего брата, что вытащил тебя из грязи, а не то так бы и провела всю жизнь, вертя своим неохватным задом на пирах перед носами пьяных мужчин, а ночами служила им подстилкой.

– Я чистокровная еврейка и горжусь этим! – визжала Дорис. – А ты неизвестно какого рода-племени!

Мир в семье старался восстановить Иосиф, но Саломия окрысилась и на него, а когда по делам своей новой службы в Иерусалим приехал Костобар, демонстративно проводила все дни в его обществе, и никто не мог поручиться, что с наступлением ночи эти встречи прекращались. Ферора, чтобы не участвовать в этом набирающим силу бедламе, перебрался со своей возлюбленной италийкой в дом отца, разрушенный в ходе последнего штурма Иерусалима, и занялся его восстановлением. И вот в это-то самое время по столице расползся слух, будто Антоний предал Ирода в Александрии позорной казни [247].

Иосиф, после демонстративной измены ему Саломии, не покидал пределов дворца, отведенных под покои Александры и Мариамны. Здесь, стремясь скрасить их и свое собственное одиночество, он часами рассказывал им о том, как искренно и самозабвенно любит Ирод Мариамну и высоко чтит ее мать. Женщины из вежливости слушали Иосифа, не веря ни одному его слову.

– Если бы он на самом деле любил мою дочь и хотя бы капельку уважал меня, – говорила Александра, – он ни за что бы не решился убить моего единственного мальчика.

– Не убивал он Аристовула, клянусь всем святым, не убивал! – тщетно пытался доказать ей обратное Иосиф. – И Мариамну он любит больше жизни, он сам мне об этом говорил!

– С какой стати он стал бы говорить о своей любви к моей дочери тебе, а не самой Мариамне? – спрашивала Александра.

– Он и мне много говорит о своей любви, – заметила Мариамна. – Только разговоры эти больше походят на ревность, чем на любовь. Разве я дала ему хоть раз повод для ревности?

– Ирод потому-то и ревнует тебя, что любит! – горячился Иосиф, досадуя, что женщины ему не верят. – Если бы с тобой что-нибудь случилось, он наложил бы на себя руки!

– Сомневаюсь в этом, – говорила Александра. – Тут же нашел бы себе новую жену.

– А что мешает ему завести себе новую жену уже теперь? – спрашивал Иосиф. – У Соломона было семьсот жен и триста наложниц, а знаем мы лишь одну из них – рыжеволосую негритянку Суламиту благодаря его непревзойденной по выражению силы чувств «Песни Песней».

– Суламита была не первой женой Соломона и не последней, – упрямо возражала Александра.

– Верно, не первой, – соглашался Иосиф. – Соломон, влюбившись в Суламиту, сам прямо говорит об этом: «Есть шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц и девиц без числа; но единственная – она, голубица моя, чистая моя» [248]. Но Суламита-то – главная его любовь, вот что важно понять! Были и после нее у Соломона жены и наложницы, но кого из них можно поставить рядом с Суламитой?

В день, когда по Иерусалиму распространился слух, что Антоний казнил Ирода, Иосиф по своему обыкновению находился у Мариамны. Мариамна, не стесняясь слез, горько плакала. Иосиф, желая утешить ее, выставил, как последнее доказательство силы любви к ней Ирода, не допускавшего даже мысли расстаться с ней и после своей смерти, последнюю волю царя: убить Мариамну, как только станет известно о его казни.

Мариамну испугало откровение Иосифа, который так долго и так тщательно скрывал от нее приказ Ирода. Она еще горче разрыдалась. Иосиф, поняв, что даже под угрозой собственной смерти не сможет выполнить данное Ироду обещание, тоже расплакался. Так они и сидели на постели Мариамны, обнявшись, будто брат и сестра, и рыдали каждый о своем.

Саломия, обезумев от новости, мгновенно ставшей известной всем, носилась по всему дворцу, рвала на себе волосы и кричала:

– Не верьте! Не верьте никому, кто распространяет сплетни о смерти моего брата! Это все ложь, наглая ложь! – Ворвавшись в спальню Мариамну и увидев ее в объятиях своего мужа, она, вконец обезумев, закричала во весь голос: – Бесстыжая блудница! Ты еще не предала земле своего мужа, а уже путаешься с другими мужчинами!..

Мариамна поведала матери о последней воле своего мужа, которая стала известна ей со слов Иосифа. Перепугавшаяся Александра предложила дочери бежать из страны.

– Ирод достанет нас и с того света. Оставаться в Иерусалиме и дальше опасно для нас обеих. Во дворце наверняка находятся убийцы, которые выполнят приказ Ирода!

Она тут же села писать письмо Малху, вступившему в Иерихон и, таким образом, оказавшемуся всего в нескольких часах езды от Иерусалима, с просьбой принять ее с дочерью под свое покровительство. Поддался общей панике и бесстрашный Костобар. Он тоже сел за написание письма, адресовав его не врагу Ирода Малху, а Клеопатре, которую также нельзя было причислить к друзьям Ирода. Но именно потому, что Клеопатра была врагом не только Ирода, но и Иудеи, Костобар решил обратиться к ней, а не кому другому. Для него было ясно, что Иудея без Ирода неминуемо распадется. Собственно Иудея отойдет под власть Клеопатры. Галилия, скорей всего, отойдет к Сирии. Находящаяся между Иудеей и Галилеей Самария поспешит заявить о своей автономии и окажется втянута в войну между Египтом и Сирией, как это уже не раз случалось. Остается нерешенной судьба родины Ирода и Костобара Идумеи. Вот ее-то и необходимо поскорей прибрать к своим рукам, пока этого не сделали другие. Костобар в своем письме напомнил царице, что Идумея всегда находилась в натянутых отношениях с Иудеей и дружеских отношениях с Египтом. Обстоятельства сложились таким образом, что с приходом к власти Маккавеев Идумее пришлось делать выбор, на чью сторону встать – на сторону ли Сирии или примкнуть к Египту? Сирия, потерпев поражение от Маккавеев, не стала брать под свое крыло Идумею. Египет также отказался от притязаний на нее, поскольку Маккавеи заключили с Римом союзнический договор, а Рим не потерпел бы, чтобы в дела его союзников совали нос посторонние. Ситуация осложнилась тем, что отец Антипатра, а следом за ним и сам Антипатр, отец Ирода, добровольно пошли в услужение евреям. «Но мы, идумеяне, – писал Костобар Клеопатре, – не для того приняли иудаизм, чтобы оказаться в подчинении у Иудеи. Нас здесь ненавидят и рассматривают как чужаков, от которых следует поскорей избавиться. Я почту за честь, если ты, великая царица, добьешься у Антония переподчинения моей страны Египту. Можешь не сомневаться в том, что я, Костобар, как и весь народ Идумеи, станем самыми верными твоими союзниками, готовыми не задумываясь положить свои жизни ради твоего, Клеопатра, и великого Египта процветания».