Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

Габи сказала, что в Бремене все станет ясно.

Аарон шел к Музейному Острову, думая, как проводит жену в Бремене, как получит телеграмму из Нью-Йорка, что Габи, благополучно, добралась до Америки. Посчитав, он понял, что ребенок родится в июне. Он видел не серый, утренний, тихий Берлин, не нацистские флаги, а Центральный Парк и Габи, на скамейке, рядом с низкой коляской. У них в кладовке лежала такая коляска. В ней возили и самого Аарона, и его брата, и сестру.

Аарон почему-то был уверен, что родится девочка, похожая на Габи. Летнее солнце играло золотистыми искрами в волосах жены, над ее головой шелестела летняя, пышная листва.

Свернув на улицу, где жила Габи, рав Горовиц остановился, будто натолкнувшись на что-то. У подъезда припарковали два черных мерседеса.

– Это ничего не значит…, – шторы на ее окнах были задернуты: «Мало ли, зачем они приехали». Номера машин залепили грязью. Аарон взглянул в конец улицы. Генрих фон Рабе, стоя на набережной Шпрее, тоже не двигался с места. Чайки кружили над серой водой. Генрих засунул руки в карманы пальто. Невозможно было подойти к раву Горовицу. Генрих не видел, остался ли кто-то в машинах. Фон Рабе, отчего-то, взглянул на часы:

– Половина восьмого утра. Они следили за Габи. Вчера, в метро, когда мы встречались с Аароном, я никого не заметил. Паспорта и деньги у нее на квартире…, – документы и купюры никак не указывали на группу Генриха. В бумаги даже не вклеили фото.

Генрих знал, как допрашивают в СД. Старший брат, иногда, делился с ними подробностями работы. Генрих ездил в Дахау, когда занимался математическими расчетами по эффективности содержания концентрационных лагерей.

Габи могла выдать и его, и других членов группы. Он понимал, что ему надо уйти, сейчас, надо предупредить других, надо уехать из Берлина. Польская граница охранялась хуже, до Одера было ближе. Стиснутые пальцы болели:

– СД тоже это понимает. Они все перекроют. Или отправиться на север, к морю, уйти с рыбаками, куда угодно…, – в рейхе отлично наладили связь. Габи могла заговорить сегодня. К вечеру данные о разыскиваемых СД людях отправились бы в региональные отделения службы безопасности, по всей Германии. У Генриха не было еще одного паспорта. Он мог пойти на Фридрихштрассе, Габи об этих людях не знала, но знал Петер.

– Петера не выпустят живым из Берлина, – бессильно подумал Генрих. По улице проехала машина, на тротуарах начали появляться люди. Рав Горовиц, вскинув голову, глядел на окна Габи.

– Его отправят в Дахау…, – у Генриха не было при себе оружия. Он понял, что за Габи приехало, по меньшей мере, пятеро гестаповцев.

Их, действительно, было пятеро, во главе с Шелленбергом. Они позвонили в дверь в четверть восьмого. Габи, на кухне, в халате, варила кофе.

Девушка, непонимающе, обвела глазами людей на лестничной площадке:

– Это он, – поняла Габи, – обершарфюрер, вчерашний. Он был на приеме у Геббельса, я вспомнила…, – сердце быстро, часто колотилось. Подумав, что Аарон и Генрих идут на квартиру, Габи успокоила себя:

– У подъезда машины будут стоять. Они всегда на машинах приезжают…, – Габи, нарочито спокойно, сказала: «Я не понимаю, господа…»

– Оденьтесь, фрейлейн фон Вальденбург…, – Вальтер обругал себя за то, что не взял на арест кого-то из женщин-агентов. Фрейлейн певица не собиралась надевать платье при мужчинах, а Вальтер не хотел выпускать ее из виду. Вальтер обвел глазами старые портреты, прошлого века, мозаичный столик с нотными папками, вдохнул запах выпечки.

– От нее пахнет…, – понял Шелленберг. Девушка придерживала у шеи воротник халата:

– Может быть, еврей здесь…, – он вспомнил вчерашнего раввина, которому он дал пощечину:

– Он тоже был высокий, темноволосый…, – убрав жетон СД, Шелленберг повторил:

– Одевайтесь, фрейлейн, и проследуйте с нами. Осмотреть квартиру! – велел он эсэсовцам. Васильковые глаза расширились, она отступила к высокой двери гостиной. Шелленберг успел схватить ее за руку: «Вы останетесь здесь».

Еврея они не нашли. В квартире, кроме фрейлейн, никого не оказалось. Открыв принесенный саквояж, увидев бланки паспортов и пачки денег, Шелленберг присвистнул:

– Большая удача, но теперь ее никак не использовать в операции с герром Кроу. Гестапо заберет фрейлейн себе, и не успокоится, пока она все не расскажет. После такого она будет годна только для эшафота в Моабите, куда и отправится. Хотя можно с ними договориться, разработать комбинацию, держать ее под присмотром…, – Вальтер поинтересовался содержимым саквояжа. Фрейлейн, отвернувшись, ничего не ответила.

Он не стал настаивать, зная, что на Принц-Альбрехтштрассе она станет более сговорчивой. Вальтер еще не видел людей, у которых бы в тюремном крыле, не развязывался язык.

– Переоденьтесь, – он кивнул на спальню, – при открытой двери. Я жду, фрейлейн…, – у нее была прямая, узкая спина.

Габи вошла в комнату, где пахло ванилью, от разобранной постели.

– Я все расскажу, – она взяла из гардероба какое-то платье, – все. Я боюсь боли, всегда боялась. В первый раз, с Аароном, тоже. Но я просто забыла обо всем, так мне было хорошо…, – комкая шелк платья, она подошла к окну. Девушка посмотрела вниз, на улицу. Небо было еще серым. Она увидела Аарона. Рав Горовиц не сводил глаз с ее подъезда.

– И Генрих здесь…, – Габи сбросила с плеч халат, – надо, чтобы они ушли, оба. Я знаю обо всей группе, знаю о герре Кроу…, – Шелленберг даже закрыл глаза, ослепленный белой кожей, распущенными, тускло блестящими волосами. Услышав резкий треск рамы, он крикнул: «Держите ее!»

– Аарон мне говорил, – Габи вскочила на подоконник, – говорил, как в микву окунаются. Именно так. Господи, пусть он будет счастлив, пожалуйста…, – раскинув руки, Габи шагнула вниз.

Ударившись о капот мерседеса, она соскользнула на дорогу. За телом тянулся кровавый след. Она скорчилась на булыжнике мостовой, волосы разметались в луже. Она дрогнула, в последний раз, вытянувшись у колеса машины. Тонкая рука замерла, пошарив по камням. Из подъезда выскочили эсэсовцы, Аарон узнал Шелленберга. Они побежали к телу Габи.

Генрих фон Рабе свернул на набережную. Аарон, быстрым шагом, пошел прочь, не видя, куда идет, сдерживая слезы. Миновав две улицы, Аарон нашел какую-то подворотню. Он упал на колени, рыдая, уткнувшись лицом в стену. Рав Горовиц вздрогнул от бравурного марша. Репродуктор над головой ожил, Аарон услышал «Хорста Весселя». Он закрыл голову руками: «Ненавижу! Господи, прокляни их, прошу тебя, прошу!». Он раскачивался, радио звенело детскими голосами:

– Высоко знамя реет над отрядом,

Штурмовики чеканят твердый шаг…

Аарон вспомнил высокий, ласковый голос: «Ach Liebster, bist du tot?», нежные руки, шепот: «Мы никогда, никогда не расстанемся…»