Иосиф Опатошу - 1863

— Я его видел, — ответил Мордхе.

— Разве он не похож на казачьего атамана? — Кагане внезапно остановился. — Я часто думаю, что, если бы не восстание, у нас бы не было чаховских, Пустовойтовны. Социальные потрясения поднимают их на гребень волны, высвечивают личности.

— Для интриганов это тоже благодатное время, — вставил Мордхе.

— Они долго не задерживаются, — улыбнулся Кагане. — Помнишь в коммуне юношу с моноклем, как же его звали?

— У кого там не было монокля?

— Я имею в виду того, что надоедал Терезе.

— Граф Грабовский?

— Да, он ни с того ни с сего появился в штабе, заявил, что он красный и ведет двойную игру! Вот увидишь, этот аферист нас всех скомпрометирует, стыдно будет людям в глаза смотреть!

— Так что ты молчишь?

— А что я могу сделать, если он приехал с бумагой из Варшавы? Только держать язык за зубами и подчиняться. Завтра у нас совет, весь штаб будет решать, учреждать диктатуру или отказаться от нее… Может, поставлю завтра этот вопрос. Я, наверное, зайду вечером.

Они попрощались. Мордхе шел по замерзшему лугу, его больше не удивляло, что человек, торгующий собственной душой, тащит на своих плечах груз, который с каждым днем становится все тяжелее.

Вечер ложился пятнами на влажную землю, которая становилась твердой и покрывалась инеем.

Зуавы рассыпались по полю и начали готовить места для ночлега.

Мордхе с Вержбицким соорудили из палок и веток шалаш, напоминающий собачью будку, накрыли его соломой и присыпали землей, чтобы ветер не разметал ветки.

Там и тут разжигали костры, появились тени, они становились все плотнее, рядом с кострами расположилась ночь.

Солдаты по десять-двадцать человек сидели вокруг костра, пекли картошку, жарили на прутьях кусочки колбасы и разговаривали наперебой. А когда разговоры вокруг костра иссякли, кто-то затянул песню. Солдаты кутались в бурки, выбивали трубки и, сгорбившись, расходились на ночлег.

Краснопольский с кисточкой на феске сидел на коленках и был похож на турка. Он выпустил дым из маленькой трубки и изящно сплюнул в костер. Куртка расстегнулась, огоньки костра отражались на его красной рубашке. Ночью у костра он не казался маленького роста, а в голосе звучала такая уверенность, что все чувствовали себя рядом с ним вполне надежно.

— Как они могут сравнивать себя с Гарибальди? — Краснопольский по привычке переводил с польского на французский каждую фразу.

— Или с Мерославским? — отозвался сторонник генерала.

— Мерославский все проиграл, и с позором, — вмешался третий.

— Так и есть, панове. — Краснопольский сплюнул прямо в костер. — Герою нельзя проигрывать!

— Чем мог помочь генерал со своими шестьюдесятью солдатами, — пытался оправдать генерала его сторонник, — когда враг окружил его со всех сторон? Здесь бы даже Гарибальди не помог!

— Если он позволил себя окружить, — Краснопольский поспешно затянулся трубкой, — оставалось одно из двух: или разбить врага, или пасть самому на поле боя, а не бежать, когда его шестьдесят солдат резали, как скотину!

Священник в белом плаще с глубоким капюшоном подошел к костру. Он прислушался, вытаращив глаза, осенил крестом солдат и крикнул сдавленным голосом:

— Да здравствует Лангевич!

Крик прозвучал странно в холодной ночи. Прежде чем солдаты успели оглянуться, священник уже стоял у другого костра. Издали эти слова прозвучали как плохое известие.

— Слишком много штатских у нас в штабе, — сказал гарибальдиец.

— И слишком много женщин!

— Это уже не так страшно!

— Грешите, панове!

— Я бы всех дворян повесил.

— А я — священников! — отозвался итальянец.

— Если бы не священники, крестьяне не пошли бы воевать!

— А так они идут, эти мужланы?

— Без священников они бы вовсе не пошли!

— Они так и так не идут!

— Боргия прав, дворян и священников надо повесить!

— А вы уверены, что Гарибальди нам поможет? — перебили Краснопольского.

— Он приведет армию!

— А Кошус, говорят, ведет вторую!

— Вы думаете, французы будут молчать?

— Дураки эти французы, пусть помалкивают!

— Мы быстро дойдем до Варшавы?

— О, братцы, там-то нас и ждут!

— А где твоя Ядвига, Янек?

— В Варшаве.

Глаза загорелись. Радость озарила озябшие лица. Кто-то принес флягу с водкой, глотнул из горлышка и пустил флягу по кругу.

Подошли несколько солдат с восковыми свечами в руках.

— Что за процессия?

— Кто-то умер?

— Это меняют вахту.

— Со свечами?

Солдаты свернули в поле, оставив после себя отсвет пламени, и исчезли в темноте. Над кострами звучали крики священника:

— Многая лета Лангевичу!

— Когда он перестанет орать?

— Как белая летучая мышь!

— Не богохульствуйте! — Пожилой солдат опустился на колени и принялся креститься.

— У нас не крестятся!

— Иди в церковь!

— Для этого мне надо было тащиться за пятьсот миль, из самой Венгрии?

— Не спорьте, братья! Давайте лучше споем что-нибудь! Где учитель из Млавы?

— Вот он!

Учитель, высокий и худой мужчина, наклонился вперед и начал глубоким голосом, неожиданным для столь изможденного тела:

Солдаты придвинулись поближе к учителю и тихо подхватили:

Крестьяне, словно тени, окружили певцов. Учитель, воодушевленный присутствием публики, вышел в центр круга. На его лицо упал красный отблеск, голос стал мягче и печальнее:

И над костром раздалось долгое эхо:

Мордхе отступил назад и освободил место остальным. Вержбицкий последовал за ним. Они молча прошли мимо собравшихся вокруг костров людей, которые были похожи на торчащие корни деревьев.

Мимо проскакал на лошади Комаровский, но, увидев Мордхе, вспомнил о чем-то и повернул обратно:

— Тебе привет, Алтер, от пани Фелиции.

— Пан полковник получил от нее письмо?

— Она только что была в штабе. Приехала с поручением. Я отвез ее к границе. — Комаровский передал поводья Мордхе и, махнув рукой, попросил: — Отведи лошадь в конюшню.

От лошади шел пар. Мордхе снял с себя бурку, накрыл мокрую спину лошади и пошел, с трудом передвигая ноги. Он вспомнил о Вержбицком, огляделся. Вокруг никого не было. В темноте выл волк, долго и протяжно. Голова наполнилась звуками.