Иосиф Опатошу - 1863

Езиоранский подошел к Лангевичу и обнял его:

— Ты нам не помешаешь, останься.

Они присели на скамейку. Стало тихо. Граф Грабовский, сидящий во главе стола, оглядел в монокль собравшихся и начал с достоинством, приличествующим дипломату:

— Всем известно, по какому поводу мы здесь собрались, это ни для кого не секрет. Временное народное правительство, панове, не может работать тайно. Старое правительство, не способное управлять восстанием, распущено. Однако Европа, которая готова прийти на помощь Польше, требует сформировать новое правительство. Я уполномочен, прибегнув к помощи армии, принять участие в его создании. Вчера мы проводили в Кракове собрание с представителями всех партий и единодушно проголосовали за то, чтобы правительство возглавил наиболее подходящий для этой миссии человек — генерал Лангевич.

— Да здравствует генерал Лангевич! — воскликнул Валигурский, его тут же поддержали остальные.

— Кто из вас, панове, против, пусть выскажется, — продолжил граф.

Все смотрели на высокого и худого Беханского, делегата от народного правительства, который стоял лицом к окну, заложив руки за спину. Его длинные тонкие пальцы не лежали спокойно, а нервно дергались, споря друг с другом, будто вели собственную жизнь и не имели отношения к телу.

Беханскому не удалось выступить. Из угла неожиданно подал голос Винницкий:

— Можно ли увидеть письмо графа Грабовского?.. Я имею в виду, панове, кто видел письмо, которое нам отправило народное правительство через графа?

— У меня, оно у меня, — ответил Хржановский так убедительно, что никто не обратил внимания на претензии Винницкого.

Кагане, которого до этого не было видно в комнате, вдруг появился рядом с Грабовским. Они посмотрели друг на друга. Безмятежность покинула лицо графа. Кагане поклонился:

— Я считаю, что вопрос, который задал полковник Винницкий, очень важен…

— Вас приглашали на собрание? — перебил его Бентковский.

— Меня никто не приглашал, но у меня есть важное сообщение, — снова начал Кагане.

— Не сейчас, не сейчас. — Бентковского злило отсутствие дисциплины в штабе. — Вы мне его передадите лично.

— Кто это такой? — спросил один из краковчан, когда Кагане вышел из комнаты.

— Из лагеря Мерославского, — ответил другой. — Разве не видно?

Настроение в комнате вдруг изменилось. Все, кто с утра сомневался в Лангевиче и сделал его диктатором только потому, что никто не хотел отдавать эту должность кому-то другому, — все эти люди теперь сочли необходимым подойти к Лангевичу и сказать ему несколько фраз, весомых и кратких. Каждый говорил от имени остальных и непременно подчеркивал, что для него было чрезвычайно важно, чтобы Лангевича сделали диктатором. Первым поднялся граф Грабовский и пожал Лангевичу руку:

— Сегодня мы хорошо поработали. А знает ли пан диктатор, какие трудности мне пришлось преодолеть?

— Я знаю, я знаю. — Лангевич схватил руку Грабовского и весь затрясся от волнения.

— Мы сделали еще кое-что, — подхватил второй, — мы устранили Мерославского.

— Сегодняшний день останется в истории благодаря тому, — Езиоранский выпрямился во весь рост, — что Европа узнает наш «адрес», адрес Польши, я имею в виду. — Он наклонился к диктатору, обнял его и напыщенно произнес: — Наш адрес это ты, Лангевич!

— Да здравствует Лангевич! Да здравствует наш Лангевич! — раздались крики, к ним присоединились голоса во дворе.

На этом празднике Лангевич чувствовал себя потерянным. Слова падали на него, как камни, и, хотя он добродушно улыбался то одному, то другому, он понимал, что это не игра. Генрика права: есть ли смысл становиться диктатором, если враг не разбит.

Лангевич больше не слышал, что ему говорят, не чувствовал рукопожатий. Он вгляделся в задымленный воздух, пытаясь отыскать Генрику, и спросил у присутствующих:

— Где Пустовойтовна?

Женщина вошла и отдала честь:

— Я здесь, пан генерал!

Лангевич обменялся с ней взглядом, нахмурился и заговорил с соседом, но взгляд Генрики не оставлял его и напоминал: нужно найти врага, вызвать его на бой и разбить. Он знал, что, стоит ему оступиться, все, кто радуется сейчас вместе с ним, первыми бросят ему в лицо слово «предатель». Что случилось с Скржинецким [69] Скржинецкий Ян (1787–1860) — польский генерал, командующий польской армией во время восстания 1830 года, потерявший доверие войск после поражения под Остроленкой. ? С князем Йозефом? В Польше нужно создать государство за один день, иначе пропадешь.

Ночь была темной и холодной. Армия брела по проселочным дорогам, колонна за колонной, по два-три человека в ряд, образуя длинную кишку, которая то и дело разрывалась, останавливалась, ждала, пока вытащат из грязи перевернувшуюся телегу и процессия тронется снова. Лучины и факелы, которые должны были освещать дорогу, только сгущали темноту, увеличивая опасность. Враг уже третий день не давал передохнуть. Небольшие казачьи отряды, преследовавшие повстанцев, расположились в долине вместе с лошадьми и разожгли костры.

— Стоп! Стоп! — закричали со всех сторон.

— Что еще? — Солдат переложил ружье с одного плеча на другое.

— Кто их знает?

— Ночь!

— Если враг сейчас нападет…

— Нас всех заберут в плен.

— Я с утра не ел.

— И я тоже.

— Еле держусь на ногах, братцы.

— А ты сними пока ружье, будет легче.

Они стояли пять, десять минут. Руки и ноги отяжелели и словно существовали отдельно от тела. Солдаты опирались друг на друга, дремали стоя, и, когда враг во сне начинал преследовать солдата, он вздрагивал, радовался, что оказался среди своих, и спрашивал:

— Что мы стоим?

— А я откуда знаю?

— Говорят, крестьяне, которые показывали дорогу, сбежали.

— Что же будет?

— Пошлют в деревню за другими.

— Здесь бы и заночевали!

— И дали бы миску похлебки. — Кто-то сглотнул слюну.

Солдаты с револьверами в руках вели двух перепуганных крестьян, приговаривая:

— Попробуете сбежать, расстреляем!

— Вы же свои, не москали, зачем нам бежать? — оправдывался низкорослый крестьянин.

— Знаем мы вас!

Армия снова отправилась в путь. Стало еще темнее, сосед не видел соседа, и, если кто-то выходил из строя, он с трудом возвращался назад.

— Как вы идете? — кричал один солдат на другого.

— Как стадо коров!

— Поднимите выше косы!

— Вы нам головы отрежете!

— Выше!

— Выше, черт побери!

— Отпустите поводья, — раздалась команда, — лошадь по запаху найдет дорогу, не заблудится.

— Грязи все больше!

— Болотистая местность.

— Куда нас завели?

— Как диких кабанов.

— Живыми бы выбраться!

Налетел влажный резкий ветер и принес с собой колючий снег с дождем. В сонных глазах загорелись огоньки — отражение костров, у которых грелись казаки с их лошадьми. Страха больше не было, солдаты шли как во сне. Они дремали на ходу, ветер обжигал усталые лица и уносился с волчьим воем в голые поля.