Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Евангелие… совершенствуется? — наивно спрашивали жители посадов, а самый почтенный из них, золотых дел мастер Дузентшуер промолвил:

— Да, Роттман почти святой, хотя имеет еще привязанность к земным радостям. Ну, Лютер тоже ведь сказал: «Кто не любит вина, женщин и песен»…

— Это имеет другой смысл, которого вы не понимаете — воскликнул Книппердоллинг. — Обыкновенная радость никому не вредна; праведный же Роттман с некоторого времени отказывает себе в самых невинных удовольствиях. Разве вы не заметили, как похудели его щеки, покрытые прежде цветущим румянцем? Разве вы не слышали, как стал глух его голос, прежде столь звучный? Разве вы не обратили внимания на то, что угрюмость не покидает более его лица?

— Правда, — бормотали граждане. — Роттман теперь сам на себя не похож.

Книппердоллинг продолжал:

— Он постится теперь, как однажды Господь в пустыне; не успел он обручиться, как уже отстранился от жены и ищет одиночества; он уже несколько раз был найден в истерике. Несколько раз за замкнутой дверью был слышен его громкий голос, словно он говорил с самим собою, и в ответ ему слышался сверху другой голос, будто ему отвечавший. Словом, он весь — олицетворенная загадка, и я думаю, что мы скоро услышим из его благословенных уст нечто великое и необыкновенное.

Тут вновь зазвучали колокола; трубы и литавры за глушили последний аккорд гимна святого Павла, исполненного хором певчих соборного капитула.

Епископ вышел из капитула алтаря и направился к двери, ведущей к дверям колокольни, где для него было уже приготовлено великолепное кресло, вокруг которого собрались вассалы и духовенство города Мюнстера для принесения владыке верноподданнической присяги.

— Смотрите, слушайте, как бегут эти простофили чтобы тоже присутствовать на этом маскараде! — проскрежетал Книппердоллинг, обращаясь к Керкерингу. — Эти свечи, горящие при дневном свете, красивые ризы, шелковые плащи и дым кадильниц — вся эта мишура так и привлекает этих проклятых тварей! Я же вам говорю, что мы с головокружительной быстротой несемся по наклонной плоскости и дело может кончиться очень печально, если теперь же не выбрать надежного предводителя, способного умело действовать и розгой, и мечом Мы потеряли бы и труд, и время, если бы продолжали бездействовать.

— Умно сказано! — заметил Керкеринг с хитрой усмешкой. — Предводитель уже найден, да…

— Но коли так, — отвечал Книппердоллинг, приятно поглаживая бороду, — то в чем же дело, в чем остановка, пора и за работу.

В это время прибежал Резекер со словами:

— Хотите видеть, как Тильбек и Юдефельд низкопоклонничают? Теперь присягает магистр: наши отцы города корчат рожи, точно они объелись горьким миндалем.

По дороге к собору, куда они отправились вместе с другими любопытными, им попался навстречу художник Людгер, опиравшийся на руку своей дочери.

— Доброе утро, мастер! — проговорил патриций Керкеринг с высоты своего величия. — Разве вас тоже подстрекает любопытство? Почему вы прихрамываете? Не потому ли, что вчера хватили лишнего? Улица у башни с привидениями неважная! В пьяном виде легко вывихнуть себе ногу.

Людгер скорчил кислую мину, подобную той, какая была у бургомистра и совета во время присяги. Тем не менее он поклонился патрицию, произнеся:

— Да сохранит вас Бог от подагры, заставляющей меня спешить домой; но если бы то же самое приключилось и с вами, то можете быть вполне уверены, что я никогда не отстану от вас в деликатности и сострадании.

Керкеринг засмеялся и, не прощаясь, прошел дальше.

Книппердоллинг высокомерно заговорил с художником:

— Вы кажетесь таким набожным об руку с богобоязненной дочерью! Я слышал, будто девица Анжела все еще прилежно посещает монастырскую церковь в Юбервассере, для вящего укрепления в догматах христианской религии. Не правда ли, девочка? Одного только я не понимаю, как это мастер Людгер, такой непримиримый враг папства, может интересоваться созерцанием подобного маскарада?

Анжела покраснела от гнева; Людгер проговорил, заикаясь, в замешательстве:

— Гм. Я вовсе не ради этого вышел из дома, а потому, что этого хотел доктор… и Анжела приказала… нет не то: она упросила меня… Мне не годится лежать в постели… и потому…

Книппердоллинг уже давно ушел, а Людгер все еще продолжал говорить, пока наконец Анжела его не остановила и, почти плача, не вскричала:

— Вот какие люди — ваши друзья, милый папа! Какая насмешка, какое бесстыдство! И вы в состоянии в угоду таким людям говорить то, о чем вы вовсе и не думаете?

— Милое дитя мое! — возразил на это Людгер. — Ты сидишь дома, ты не знакома с миром, я же должен с волками жить и по-волчьи выть.

Он еще не успел кончить своей речи, как тяжелая рука опустилась на его шею и грубый голос произнес:

— Вы должны немедленно явиться во дворец к епископу; владыка желает вас видеть, как только окончится обряд принесения присяги.

— Его преосвященство? Епископ? — спросил изумленный Людгер у статного телохранителя в роскошной одежде; он едва мог узнать в нем человека, прежде растиравшего у него краски, а затем перешедшего на службу во дворец.

Тот возразил, смеясь:

— Успокойтесь, придите в себя, дорогой мастер, с вами не случится ничего дурного. Его преосвященство любовался иконой святого Михаила вашей работы и полюбопытствовал узнать имя художника: пробст, ваш старый покровитель, назвал вас и епископ желает…

Художник просиял, поправил свое парадное платье кивнул милостиво телохранителю и слащаво произнес:

— Я уже знаю… я довольно знаю, милый друг… Я скоро предстану; передайте это куда следует… Ну, ступайте добрый Иоганн… я вас не забуду.

— Какая навязчивость! — прошептал раздосадованный Людгер своей Анжеле. - Sang-Dieu [35] Кровь Бога (фрнц.). , как мне неприятно идти вслед за ним! Завтра об этом узнает весь город наверное, скажут, что я вдруг перешел на сторону епископа. Не уходи от меня, Анжела, с тобой я везде спокоен и мне кажется, что рядом со мною идет маленький ангелочек.

Они вошли во дворец, наполненный чиновниками. В мрачной передней, примыкавшей к жилым комнатам владыки, стояло множество народа, духовных и статских особ, с просьбами в руках, с задумчивыми и озабоченными лицами.

Телохранитель доложил епископу о приходе Людгера и провел его к нему, а Анжела осталась в передней в тоскливом ожидании. Епископ уже успел снять с себя тяжелое священническое облачение и, переодевшись в великолепный рыцарский костюм, восседал на бархатном позолоченном кресле.

Завидев художника, он милостиво склонил голову и дружественно произнес: «Я с удивлением узнал, что в этом городе живет такой искусный человек, никак я этого не предполагал».