Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Да не скажет никто, — проговорил он с лицемерным достоинством, — что пророчество — пустой звук. Отец Небесный показал близорукому этот труп в видении, и близорукий человек не понял Отца своего. Но теперь, когда здесь лежит мертвой та, что родила и вскормила меня своей грудью, та, которую я всегда нежно любил как она меня, — теперь я понял указание свыше и верю тому, что предсказала умершая: ведь устами умирающего глаголет Господь Бог!

Он ясным взором осмотрелся вокруг, и внимание его остановило на себе мрачное лицо Маттисена. И, угадывая, что должно таиться в гордой душе пекаря, он поднял глаза к небу с выражением кроткого смирения и глубоко вздохнул, как бы с трудом сдерживая рыдания.

— Она предсказала мне венец, — проговорил он. — Но, как зрелый муж, я не мечтаю о себе; мой дух просветлен, и я знаю, что не царская корона и не земное величие ждут меня. Нет, мне суждено нести прекраснейший венец — венец мученический. Кровью моей я должен запечатлеть истину проповедуемую пророками, и святость Нового Союза. Да свершится же воля Господня!

— Наконец! — воскликнул Ринальд в крайнем возбуждении. — Наконец! О, избранник Божий, ты не должен более колебаться: иди, и пусть твоя речь напоит жаждущих и наставит ищущих пути. Мы последуем за тобой, потому что ты призван возродить наш народ. Ты, если захочешь распространишь всюду бесконечную благодать, а я буду защищать твою жизнь моим собственным телом.

Ян поднял руки к небу. Дивара взяла его за руку и повела к двери.

— А ваша мать? — спросил Ротгер сурово. — Кто отдаст ей последний долг на земле?

Ян вздрогнул, но быстро овладел собой и ответил:

— Кто похоронил Моисея на горе, при грохоте грома и блеске молний?

Гелькюпер между тем громко воскликнул:

— Горожане из Мюнстера! Они идут сюда… Смотрите! Они идут толпами, точно процессия, с оружием, знаменами и посохами. Они поют псалмы. И цесфельдцы с ними… Гром и молния! Ваш отец, Ротгер, впереди всех, рука об руку с каким-то странным человеком… О, да! Ведь тут можно умереть со смеху!

— Отец! Наконец-то я нахожу вас после долгой разлуки! — восклицал Ротгер, бросаясь на грудь старого золотых дел мастера из Верендорпа. Но тот оттолкнул его со словами:

— День этот принадлежит Господу. Мирские дела потом. Прежде обратимся к благочестивым людям, к этим странникам — предтечам тысячелетнего царства.

Ротгер с изумлением отошел. Спутник Дузенштуера, странный человек в необычайно желтой одежде, с суровым, окаменелым лицом, указал на Яна, который охотно спрятался бы от него, и произнес нараспев:

— Вот он — избранник Отца Небесного!

— Аллилуйя!.. — запели мюнстерцы и цесфальдцы. — Мы недаром оставили дома свои и не напрасно раскинули сети!

— В чем дело? Чего вы ищете? — спрашивал Маттисен строго и торжественно.

Ротгер и Ринальд не могли объяснить себе присутствия Петра Блуста в этой толпе.

Петер Блуст между тем склонился перед Маттисеном и сказал, растягивая слова:

— Как сказано, должно совершиться паломничество, но не в Рим и не ко Святому Гробу Старого Иерусалима, а к яслям Нового Сиона. Идут верующие из Гельдерна, Брабанта, Тюрингена и Дании… Эти ясли язычники зовут Мюнстером. И я также был в числе тех странников и сидел на берегу Вифезды [36] Вифездой называлась в древнем Иерусалиме купальня у Овечьих ворот. В нее порой сходил ангел Господен и возмущал воду, и кто первый влезал в купальню по возмущению воды, тот избавлялся от болезней. .

— И ангел Господен возмутил воду, — ревностно прервал его Дузентшуер. — Тогда язычники были побеждены, и отныне царствие Христово и истинное крещение будут возвещаемы без помехи!

— И апостол Роттман, благословленный Господом, — продолжал Блуст, — говорил вчера с кафедры: «Пусть выйдут верующие из всех городских ворот и очистят дороги от епископских слуг; в знамении Союза встретят они пророков Илью и Еноха; и они последуют, за ними и будут проповедовать в Мюнстере, и возродят народ к новой вере».

— И мы прогнали епископских слуг, — кричали в толпе, — и дошли до Цесфельда, и Божий человек Дузентшуер пошел с нами навстречу пророкам.

— Илья и Энох! — воскликнул вдруг золотых дел мастер и упал к ногам пророков.

Блуст, в свою очередь, склонился перед Яном, который не верил глазам и ушам своим. Толпа, потрясая оружием и посохами, тоже восклицала:

— Илья и Энох, восставшие от смерти пророки и апостолы.

Бокельсон спросил Блуста:

— Скажи, брат мой, что ты замышляешь против меня? Вспомни последний наш разговор и скажи, могу ли я верить твоей дружбе?

На это Блуст, не глядя на него, ответил:

— Не судите да не судимы будете. Разве я могу знать; вправе ли я был упрекать тебя? Быть может, ангел Господен говорил тогда твоими устами для того, чтобы испытать меня. Или, может быть, и то, что дьявол тогда овладел языком твоим против твоей воли, чтобы завлечь меня в свои сети и обнаружить мое малодушие. Не слишком ли коротко время нашей жизни, и должно ли терять его в пререканиях? Ты — светоч на земле, я только искра, а малое должно покоряться великому. Если ты погрешил в чем в жизни, ты искупишь это многократно, когда водворишь в Мюнстере новое царство Израиля и просветишь народ. Там средоточие мира, села [37] Темного происхождения слово, встречающееся в Псалтыре. По всей вероятности, оно означало перерыв в пении псалма, наполнявшийся трубными звуками. Села обыкновенно встречается в конце строфы. Оттого это слово употребляется как аминь, конец. .

— Чего вы кричите — Илья и Энох! — с жаром воскликнул Ринальд, ставший открытым приверженцем голландских крестителей. — Этот зовется Иоанном, и он есть Креститель, предтеча Господа!..

— И меня тоже зовут Иоанном, — сказал Маттисен косо взглянув на Ринальда.

Но граждане ответили:

— У нас существует предание, что в тяжелые времена придут Илья и Энох и уничтожат зло и притеснения, и мы будем так называть вас, потому что на вас указал Роттман как на пророков, пришедших спасти нас.

— В Мюнстер! В Мюнстер! — восклицала фанатичная толпа.

Ян и Маттисен обменялись значительными взглядами. Но пекарь шепнул, ему:

— Будем единодушны и воспользуемся благоприятной минутой. За наши лишения и жертвы народ вознаградит нас.

— Там, на дороге, ждут телеги и лошади, — говорили мюнстерцы.

— Нет, мы пойдем пешком, в прахе, как подобает нам, — возражали пророки.

Гелькюпер лукаво подстрекнул горожан:

— Глупцы! — сказал он. — Вы забываете, что ведь кумиров носят на плечах.

Петер Блуст и двое мюнстерцев в самом деле подняли Боксльсона на плечи. Другие понесли также Маттисена. Ринальд последовал за ними, сопровождая Дивару.

Дузентшуер, затянув псалом, снова пошел впереди воющей толпы. Гелькюпер, узнав о столь благоприятном для него обороте дел в Мюнстере, бросил ключи от дома «На Виппере» на стол, воскликнув: