Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Ринальд, Ринальд! Выходи, проведи меня к мастеру Людгеру, моему отцу!

Тот, кого звала она, повиновался милому, давно знакомому голосу и, забыв скорбь и сомнения, протискивался сквозь солдат.

— Я здесь, Анжела, к вашим услугам, — сказал он, хватая ее руку.

— Анжела, не верь отступнику! — предостерегла ее Вернеке и попыталась удержать племянницу.

— Как смеешь ты, анабаптистка, осуждать возродившегося? — напустился на нее скорняк Зюндерман.

Ринальд едва сдерживал сумасбродов, угрожавших несчастной муками и смертью.

Тогда вновь раздался голос Книппердоллинга:

— Оставьте в покое эту столетнюю, выжившую из ума старуху! Разве вы не видите, что она от страха лишилась рассудка? Слушайте, слушайте меня, граждане, так говорят пророки: по воле Господней все в Сионе должно быть общим достоянием, никто не должен превозноситься над ближним. А потому бедным приложатся избытки богатых. А потому избраны дьяконы, которым вверен надзор за движимым и недвижимым общим имуществом и забота о грядущем добросовестном разделе его. Сдайте же, дети Авраама, все ваши избытки. Не скрывайте вашего достояния, дабы Отец Небесный не покарал вас! Пока не придет час, мы будем заботиться о ваших одеждах, о вашей пище. Дьякон Гейтерман, ты тотчас же отбери все, что найдешь здесь и что не служит к удовлетворению первой необходимости.

Этот странный указ, пришедшийся по вкусу только что состоявшемуся народному собранию, поразил слушателей удивлением, которого они, по крайней мере в первую минуту, не могли преодолеть. Дьякон Гейтерман, мужичонка из пришельцев, возведенный в сан дьякона, набросился со своими помощниками на лежащие кругом пожитки Вернеке и пришельцев из Шоппинсена, Зеста и Гамма.

— Господи, помилуй! Еще и это!.. Где же ваши обещанья? — спросила убитая горем и обессиленная хозяйка «Роз».

— Что значат обещанья? — насмехался Книппердоллинг. — Разве я обещал, или пророки? Дай-ка лучше твои сокровища, накопленные ростовщичеством, старая брюзга.

— Разве мы, — кричали в свою очередь пришельцы, — для того пришли сюда чтобы быть ограбленными? Нам обещали совершенно иное!

Тут Книппердоллинг совершенно рассвирепел и спросил сурово:

— Что нужно вам, ленивые брюханы и прожорливая саранча? Отца Небесного взыскуете вы или ада? Преклоняетесь перед советом Господа или заветом Ваала? Меч да падет на вас, если вы согрешите хотя одним звуком. Разве вы не делите с нами свободу, воздух, жизнь, воду и пламя, соль и землю? А мы не смеем поделить с вами ваши проклятые, заплесневелые деньги? Бойтесь, безумцы, меча, говорю я вам.

Угрозы подействовали, и грабеж беспрепятственно продолжался своим порядком.

— Время не терпит, — промолвил Ринальд, обращаясь к Анжеле. — Пора, если вы намерены спасти что-либо из добра мастера Людгера.

Помня свои обязанности по отношению к отцу и сознавая, что она не в силах помочь бабушке, Анжела последовала за Ринальдом.

Медленно и молча двигались они по улицам, содрогаясь при виде попадавшихся им на глаза картин.

Время масляничного угара приближалось к концу. И раньше, с давних лет, эти дни года отличались в Мюнстере безудержным разгулом; теперь же, под влиянием происходящих бесчинств, они приняли особенно разнузданный, нахальный характер. По улицам шатались взад и вперед уже не отдельные замаскированные бездельники: грязные шутки черни нашли многочисленных выразителей. Все, что почиталось до сих пор священным или достойным уважения, сделалось теперь мишенью для самого беспощадного глумленья. Целый город обратился в сумасшедший дом.

Кузнец Губерт Рюшер напялил на себя одежды каноника и запрягся в плуг, а гогочущие шуты гнали его по мостовой и скакали по сторонам.

Шутовское общество молодых людей, известное в народе под кличкой «шинкари», соорудило на этот раз отвратительную, горбатую, в человеческий рост куклу — подобие епископа — и возило ее среди бела дня по городу, с факелами, при трубных звуках и взвизгиваниях флейт. На рынке состоялось торжественное заседание уголовного суда, и подсудимого приговорили, как языческого епископа, завзятого пьяницу и позор человеческого рода, к смертной казни через сожжение на костре.

Еще не потухло пламя костра и голубоватые искры бегали по обратившейся в пепел кукле, когда задыхающаяся Анжела добралась с Ринальдом до дома отца.

Дом мастера Людгера невольно вызывал сравнение с незыблемой скалой среди бушующего моря. Мир и тишина царили в покоях; непоседливый хозяин покинул их, чтобы принять участие в уличных беспорядках. Анжела и Ринальд были одни в приветливых комнатках. Девушка, в изнеможении, опустилась в широкое кресло, а ее светившийся и грустью, и радостью взгляд не отрывался от друга ее детства и выдавал ее смущение.

— Я стою перед вами, моя дорогая, точно жалкий грешник, — неуверенным голосом прервал наконец молчание Ринальд, терзаемый потребностью самоосуждения.

— Почему, Ринальд?

— Ваше внезапное появление так поразило меня, словно вы поймали меня на месте преступления. Я думал, вы далеко, и вдруг… Я до сих пор не могу придти в себя… Это — колдовство, это чудо!

— Не осуждайте меня, Ринальд, за то, что я покинула родной угол. В доме бабушки я чувствовала себя в большей безопасности, чем в кругу отцовских товарищей. К сожалению, теперь все переменилось; я сама не знаю, что меня ждет и где придется мне очутиться.

— Ваш батюшка найдет исход, он должен вырвать вас из этого водоворота, который с каждым днем все свирепее засасывает наш город. Если бегство еще возможно, то теперь самое время. Неприятель воздвигает лагерь с поразительной быстротой. Город окружен; кто знает, долго ли будет свободен въезд и выезд из него? Епископ намерен окончить игру одним ударом.

— Безумцы, зачем восстали они на своего отца? — проговорила Анжела. — Поверьте мне, Ринальд, епископ — благородный человек.

— Как легко обворожить женское сердце! — проворчал студент сквозь зубы и даже топнул в негодовании ногой.

— Что с вами? — спросила девушка.

— Будьте добры, — насмешливо отвечал он, — назвать мне хоть один честный поступок этого достойного господина. Я лично мало знаком с благородством его души.

Анжела уже раскрыла было рот для поспешного ответа, но, опасаясь выдать слишком явно свою заветную тайну, спохватилась и ответила сухо:

— Соберитесь с мыслями, Ринальд, может быть, и в вашей памяти найдется случай, доказывающий снисходительность графа. Мне кажется, по отношению к вам он сдержал свое слово.

— Гм… Так и вам известно, что я, только благодаря капризу графа, гуляю на свободе? — надменно спросил Ринальд. — Какую цель преследовал он при этом, выше моего понимания. Думаю, он принял во мне участие только потому, что хотел избежать назойливых приставаний моего старого опекуна. Старик хотел загладить этим свою ошибку, в которую он впал, отрекшись от меня за мое чистосердечие.